Профессор делал вывод, что это тревожный признак: за целый век, за сто тридцать лет, европейской культурой были созданы всего две утопии. А если точнее, то даже одна, поскольку будущее в «Туманности Андромеды» очень условное, у него нет сцепления с нашей реальностью. Зато более чем на целый век в литературе, обращённой к будущему, воцарилась антиутопия. Авторы как будто начали соревноваться между собой: кто ярче опишет неизбежную смерть человечества, кто сумеет создать самую впечатляющую картину распада и гибели нашей цивилизации.
Это было вполне естественно, считал Профессор. После двух мировых войн двадцатого века, где достижения науки и техники использовались для того, чтобы уничтожить как можно больше людей, будущее перестало быть сияющим горизонтом. Она стало мрачным. Оно стало пугающим. Оно превратилось в хищного монстра, пожирающего настоящее. Особенно хорошо это заметно сейчас. В современной фантастике, как западной, так и российской, будущее — это либо глобальная катастрофа, постапокалипсис, как определяется сейчас этот жанр, либо это миры до такой степени тёмные и жестокие, что жить в них совершенно не хочется. И если фантастика, которая в силу своей лабильности всегда очень чутко реагирует на запросы времени, не видит позитивного будущего, то это значит, что такого будущего у нас просто нет.
— Можно предложить два объяснения, — говорит Агата. — Профессор почему-то не стал их формулировать, зря: они так и напрашиваются. Либо в нынешней ситуации, в той реальности, которая сложилась к настоящему времени, позитивная версия будущего отсутствует вообще — и наши трансцензусы, наши инсайты, наши хаотические прозрения раз за разом подтверждают данный печальный факт. Либо в группе, ограниченной малой выборкой, — а сколько нас, всего два десятка, — нет таких визионеров, достаточно сильных, которые были бы способны обнаружить её.
Она поворачивается к Дагу и смотрит в упор.
— Что ты думаешь? Какая гипотеза кажется тебе более правдоподобной?
Даг пытается над этим задуматься, тут же спотыкается о какую-то кочку, чуть было не летит носом вперёд и удерживается на ногах лишь потому, что Агата ловко подхватывает его под руку. Это прикосновение обжигает. У него накатами волн начинает шуршать кровь в ушах. Плохо то, что Агата старше его лет на пять, а если сравнивать по образованию и уму, то, наверное, и на все десять. Кто он рядом с ней — мальчик, подросток, который безнадёжно таращится на неё и от смущения едва ворочает языком.
— Не знаю… — бормочет он. — Наверное… мне кажется… что второе…