И без напора, как опытный лектор, напомнил, что Фрейд, например — слышали о таком? — считал, что стремление к смерти — одна из имманентных, то есть врождённых, характеристик личности. Причём — а это уже не Фрейд, это, извините, моё собственное суждение — такое стремление имеет сильную биологическую основу. После двадцати пяти — тридцати лет человек как элемент популяции природе просто не нужен: репродуктивный период им, как правило, завершён, потомство появилось на свет, окрепло, особь исполнила свое чисто биологическое предназначение. К тому же дальше увеличивается вероятность негативных мутаций. Неслучайно именно в этом возрасте когнитивный рост большинства людей останавливается: исчерпан природный драйвер, для дальнейшего развития необходимы сознательные и целенаправленные усилия, а на это далеко не каждый способен. Собственно, на данном критическом рубеже человек перестаёт быть сугубо биологическим существом и начинает, если, конечно, получится, путь человека разумного. Вероятно, на аналогичном распутье находится сейчас всё человечество: оно достигло возраста биологической бесполезности, пора приглушить инстинкты, ориентироваться на примат разума, жаль, что осознание этой необходимости нам ещё не пришло.
— Ну да… — мрачно подвела итог присутствовавшая при разговоре Анчутка. — Мы как крысы, посаженные в лабиринт: дёргаемся туда-сюда, в панике, ищем выход, а выхода нет…
Профессор сказал:
— Чтобы найти выход из лабиринта, надо мысленно, в воображении, подняться над ним.
Анчутка лишь иронически хмыкнула. Даг, кстати, был с ней согласен: идея сугубо академическая, а вот как это осуществить на практике? И вообще — как жить, если от жизни осталось всего ничего? Анчутка тыкалась носом ему в плечо, шептала, что уже несколько дней совершенно не может заснуть: закроет глаза — крутятся идиотские фильмы, вздрагивает, просыпается. Ей кажется, что они как бы обитают на острове, а вокруг него не вода, не море, а безжизненный серый туман, растворивший в себе весь мир, и он, то есть туман, каждый день, каждый час поглощает по кусочку их жалкой земли, её всё меньше, она неумолимо сжимается, деться некуда, скоро и они тоже растворятся в тумане, не останется ничего — одна безжизненная серая муть…
Анчутка, как и всё вокруг, преображается за эти пять дней: отмывает голову от крикливого молодёжного разноцветья, меняет брезентовые штаны на джинсы, футболку с иероглифом — на нормальный тёмно-зелёный джемпер. Оказывается — вполне привлекательная девица, разве что — бледная, с расширенными от испуга глазами, из которых вот-вот потекут слабые слёзы. За Дага она цепляется так, будто боится, что, если хоть на секунду отпустит его, то действительно растворится в этом своём сером тумане.