Сознание у него ясное, прозрачное, словно из хрусталя.
Он теперь твёрдо знает, что ему следует делать.
Прав был Профессор: им надо действительно «подняться над лабиринтом».
Конечно, сказать легче, чем сделать.
Анчутка, выслушав его, немедленно заявляет, что он просто свихнулся. Тоже подскакивает в постели, как на пружине, и, повернувшись к нему лицом, шипит:
— Ты соображаешь, что говоришь? Ты вообще что-то соображаешь? Мы же сразу — того…
Она крутит пальцами у виска, будто завинчивает под череп тугую гайку.
Слышен даже негромкий скрип.
— А что мы теряем? — спрашивает Даг. — Или ты считаешь, что будет лучше, если твоим родителям сообщат, что ты скончалась от тяжёлой формы ковида, и выдадут им тело в пластиковом мешке?
— Не говори так!.. — шепотом кричит Анчутка.
И, словно отталкивая его, трясёт растопыренными ладонями.
— Считаешь, что тебе удастся этого избежать?
— Замолчи!..
Даг сам удивляется, с какой безжалостностью он вонзает в Анчутку горячие стрелы слов. Как будто у него появилось неоспоримое право взвешивать и судить.
Анчутка всхлипывает, глотает слёзы, а затем с трудом говорит:
— Ладно… Теперь уже — всё равно… Я здесь одна не останусь… Куда ты — туда и я…
Гораздо спокойнее реагирует на его идею Профессор. Выслушав Дага, он около минуты смотрит поверх него, вероятно, мысленно изучая проблему с разных сторон, а потом замечает, что чисто теоретически перспектива здесь есть: в безнадёжных ситуациях стандартные методы не работают, обеспечить благоприятный исход может лишь нечто «перпендикулярное». Тут я с вами согласен. Это, к сожалению, не означает, что «крылья», на которые вы рассчитываете, будут держать вас в воздухе. Помнится, у Икара они расплавились… Очень, очень рискованно. Впрочем, решать вам…
Проще всего, как ни странно, удаётся убедить Панародина. Правда, сначала тот смотрит на Дага, явившегося к нему, как на жужелицу или на червяка. Что, в общем, естественно. Это называется — расчеловечивание. Как ещё смотреть на того, кого собираешься уничтожить? Только как на низшее, безмозглое существо, не заслуживающее ничего, кроме брезгливости. Однако по мере того, как Даг излагает ему своё предложение, Панародин начинает прислушиваться, прищуриваться, причмокивать, бессознательно поглаживать нижнюю часть лица, будто пропуская меж пальцами завитки невидимой бороды, и наконец благосклонно кивает:
— А что?.. По крайней мере, оригинально. Когнитивный резонанс, говорите?.. Психологический гетерозис?.. Да… Можно попробовать.
«Запуск в космос», как называет данную процедуру Профессор, происходит в этот же день. Церемония действительно напоминает проводы космонавтов. Собираются все — весь жалкий остаток «Аргуса», весь его наличный состав: Даг с Анчуткой, которая стоит, сцепив пальцы, её бьет мелкая дрожь, Профессор, наблюдающий за ними с академической отрешённостью, Сонник, несмотря ни на что зевающий так, как будто вот-вот заснёт, Бармаглот — с выпученными глазами, плохо понимающий, кто он, где и зачем, сам Панародин в сером чиновном костюме с патриотическим галстуком, суетливо переступающий с ноги на ногу Дрозд, двое санитаров-охранников — эти, видимо, на всякий случай… Присутствует даже полковник Пётр Петрович Петров — он взирает на происходящее так, точно уже укладывает каждое слово, каждую процедуру, каждый случайный жест в строчки служебного рапорта.