Второй раз я виделся с ним, кажется, в апреле или мае 1943 года, во время его объезда участка северного фронта, то есть Пскова и Риги.
В этот раз, после хорошего ужина, мы проговорили до четырех часов утра. Разговор с официального тона сорвался следующим эпизодом. Власов долго и интересно рассказывал мне о некоторых своих боевых операциях против немцев и, увлекшись, показывая на карте ход боя, воскликнул:
— Вот здесь мы вам здорово наклали!
— Кому вам? — спросил я холодно.
— Ну, конечно, немцам, — ответил генерал.
— Ах так?! Значит, вы — коммунисты — разбили здесь кровавых фашистов?
Андрей Андреевич спохватился и рассмеялся.
— «Нет, я думаю иначе, — сказал он. — Здесь русские разбили немцев».
— Русские всегда были непобедимы! — возразил я.
— Ну, ясно! — сказал Власов, и мы, оставив фашистско-коммунистическую тему, перешли на чисто русскую и, таким образом, нашли язык, который позволили нам весьма интересно проговорить всю ночь.
Власов говорил некрасиво, но удивительно просто и, я бы сказал, очень ясно. Много было логики и веры в то, о чем он говорил. Власов не любил пустословить и говорить вот так зря, на любые темы.
Он брал жизнь и относился к исполнению своего долга весьма серьезно. Рассказывал только то, что, по его мнению, заслуживало внимания, и задерживался только на тех темах, которые его интересовали или в которых, по его личному убеждению, он хорошо разбирался.
Там, где он не чувствовал себя компетентным, он избегал задерживаться и переходил на другую тему. Зато там, где он считал себя специалистом, он говорил весьма интересно, авторитетно и с большим знанием дела. Чувствовалась хорошая военная и политическая школа, а также навык разбираться в крупных вопросах, в особенности в вопросах организационного характера.
Он был, безусловно, прекрасным организатором и отлично знал военное дело. Ему, конечно, трудно было разобраться во всей сложности немецкого государственного аппарата, да и в общей политической обстановке.
Взаимоотношения между отдельными западными державами были ему неизвестны и малопонятны. В этом отношении сидение «за чертополохом» сказывалось на каждом шагу. Многое, о чем я говорил ему, его искренне удивляло, а многому он просто не поверил.
В его отношении к Германии просвечивало на каждом шагу недоверие. Зато по отношению к западным демократиям он обнаруживал иногда наивно-детскую доверчивость. Чувствовалось, однако, что он все больше и больше сбрасывает с себя «премудрости» политграмоты и начинает вставать во весь свой большой русский рост.
Одной из характерных черт Власова была чисто русская способность глубокого анализа. Власов был русским, насквозь русским — плоть и кровь русского хлебопашца, а потому он не только знал, но понимал и чувствовал чаяния и нужды русского народа удивительно ясно, больше того — резко.