— Но ты врешь! — кричит она, твердо упираясь ногами в пол, всем телом кренясь в сторону Ларри.
— Тише, тише, — говорит рав Рой Дине, успокаивая ее. — Давайте не будем говорить «врешь», когда мы можем предполагать благие намерения. Вы врете? — спрашивает он Ларри.
— Нет, — говорит Ларри. — Не вру.
— Видите? — говорит Дине раввин тоном, позаимствованным прямо из учебника для раввинов. — Он знает, ваш брат знает, что такое обязательство — истинное благословение. Мы все хотим для вашего отца одного и того же: чтобы он нашел лихтиг Ган Эден, воистину светлую жизнь после жизни. А чтобы он ее обрел — нам всем известно, что должно одиннадцать месяцев во имя него читать кадиш.
Ларри указывает, что это, строго говоря, им всем известно, известно с детства, и сестра только что так и сказала, примерно две секунды назад. А еще указывает, что глубоко оскорбительно даже делать вид, будто об этом нужно твердить снова и снова, разжевывать. Именно ради этого момента они завербовали Дуви Хаффмана. Потому что всякий, кто приходил с визитом соболезнования, видел, как резко, раздраженно и откровенно-сердито Ларри обходился с сестрой. И все евреи во всем городе, в том числе сам Рой, знали: каким бы дельным священнослужителем он ни был, когда этот добрый раввин проповедует не своим единомышленникам, охотно верящим ему на слово, он начисто лишен харизмы. Итак, настает очередь Дуви.
— Раввин и ваша сестра хотят сказать… — говорит Дуви, — они имеют в виду…
— Да-да, — говорит раввин. — Скажи ему, что мы имеем в виду.
В затруднении Хаффман так и эдак наклоняет голову, собираясь с мыслями:
— Есть опасения, что вы пообещаете все исполнять, а на самом деле подумаете, что нас не затронет то, что вы в действительности будете делать. Возможно, вы решите: не все ли равно? Кто, в конце концов, узнает?
Какого прекрасного переводчика выбрали себе раввин и Дина! Какого умелого толкователя намерений обрели они в лице Дуви Хаффмана. Ведь в точности так Ларри и подумал.
— Именно это опасение, — говорит Дуви, повышая голос на октаву, — вынудило вашу сестру к резкости, а раввина — к излишним пояснениям. Я не ради себя спрашиваю второй раз, а ради вашего отца. Мы пытаемся высказать предположение, удостовериться…
— В моем обещании? Которое я только что дал?
Хаффман обдумывает услышанное, а Дина стоит, скрестив руки, ярясь.
— Если вы даете обещание лишь затем, чтобы мы от вас отстали, — говорит Дуви, — то мы просим: пожалуйста, хотя бы скажите все как есть. Скажите прямо. Чтобы мы могли найти честную отправную точку для очень важного разговора.