— Но мы оба знаем, что завтра ты эту работу бросишь. А мне очень-очень нужно, чтобы ты ее не бросал, Ларри. — Теперь в глазах сестры отчаянная мольба, а лицо, с которого смотрят эти глаза, потрясает Ларри: как же оно постарело, сколько лет прибавила сестре общая утрата.
Что же он сам увидит в зеркалах, когда с них снимут завесы, гадает Ларри.
— Ты не обязан быть религиозным, — говорит сестра. — Не обязан верить. Можешь ни о чем не думать, ничего не чувствовать, есть свои чизбургеры на завтрак, обед и ужин. — Тут она быстро оглядывается на Роя — удостовериться, что справляется с ролью. — Но ты не можешь пропускать миньян. Ни разу. Никогда. Этого ждет от тебя наш отец — ждет в эту самую минуту, ждет, находясь в Олам а-ба[13]. Потому что это и только это — твои дела, твои слова — создает нашему отцу наилучшие условия пребывания в Грядущем Мире.
— Так и есть, — говорит рав Рой, а Хаффман кивает. И оба мужчины вслед за Диной таращатся на него, подражая, как умеют, сестринскому умоляющему взгляду.
Всем им известно, что Ларри ничуть не намерен провести целый год в синагоге. Что Ларри никоим образом не управится — и не собирается управляться — с выполнением столь неимоверного обязательства.
На пристальные взгляды Ларри отвечает пристальным взглядом — смотрит не на сестру, а на мужчин, поочередно. Дина привела их, ища моральной поддержки, и Ларри хочет от них того же. Поддержите мою сестру. Сделайте так, чтобы она почувствовала себя под защитой, в безопасности, почувствовала себя праведницей, сознавая, что исполнила свой долг.
Если только Ларри пообещает читать молитву, будет ли Дине хоть какой-то урон от его небрежения? И — давайте откровенно — велика ли разница для покойного отца на Небесах, читает Ларри молитву или нет? Неужели хоть кто-то искренне верит, что Бог отмечает в своем журнале галочкой каждое благословение, произнесенное Ларри?
Но глаза Дины, этот взгляд… Сестре нужно своими ушами услышать обет. И Ларри обещает.
— Обещаю, — говорит он. — Не пропущу ни одного раза.
При этих словах Дина испускает вопль, душераздирающий. Если бы она могла броситься в объятия рава Роя, ища утешения, если бы у этих людей разрешалось прикасаться к тем, с кем они не состоят в браке, она сейчас рыдала бы у раввина на плече, а он гладил бы ее по голове — то есть гладил бы ее парик.
Вместо этого она говорит Рою:
— Я вам говорила. Говорила, что он так скажет. Я попыталась. Сделала, как вы велели.
Ларри отвечает, словно Дина обращалась к нему:
— Но я сказал «да». Сказал, что буду молиться. Сказал, что все сделаю.