«Знаете ли вы, что такое подсознание? — спрашивал, бывало, Шули у своих учеников-семиклассников. — Понимаете, как работают сложные внутренние механизмы сознания?»
Те же вопросы он задает, когда его приглашают сказать что-то вдохновляющее на кумзице[25], или на Шабатоне[26], или на любом другом сборище верующих, и особенно вдумчиво — когда обращается к тем, кто, возможно, захочет уверовать.
Выступает с этой историей чуть ли не каждую неделю у себя за столом в пятничный вечер, на шабатних ужинах, где среди гостей всегда есть один-два, приглашенные в целях кирува[27]. Эти секулярные евреи, у которых затеплился интерес к своей утраченной традиции, охотно отзываются на обращенные к ним слова и на те вдохновенные эпизоды личной мифологии, какими их может вдохновить заново рожденный человек — рав Шули.
— Сами посудите, не удивительно ли, — говорит он, — когда я увидел фотографию этого студента, этого Хеми, склоненного над столом, старающегося постичь какую-то проблему из Талмуда, я не подумал попросту: «О, посмотри-ка на этого юношу в классе». Я не подумал попросту: «Вот мальчик сидит и думает» Чего бы, казалось, проще?
Так говорит Шули и не дожидается ответа.
— Не «стремится к знаниям» или «старается раскусить». Нет, не «увлечен», и не «размышляет», и не «вникает» — не эти слова пришли мне на ум, на мой помраченный ум. Изо всех возможных вариантов, которые предлагает наш богатый язык, я подумал одно: «Вот он сидит и усваивает». — Шули встает и вскидывает руку вверх так энергично, что пламя шабатних свечей колеблется. — Разве есть слово, которое подошло бы тут лучше? — вопрошает Шули. И пятится от стола на шаг, словно под натиском своей же истории. — Вот он я, сижу один на диване в гойише Клинтон-Хилле, думаю: «Там вдали, в Иерусалиме, сидит Хеми и усваивает Талмуд, усваивает знания именно так, как задумал А-шем, А-Кадош Барух У[28], — а я, что я-то здесь делаю, в своей пустопорожней жизни? Я-то что усваиваю? Или ничего своего у меня не осталось и эта чужая жизнь присвоила меня?»
Созерцая это фото, Шули распахнул свое сознание перед определенными возможностями, не беспокоясь о том, сколь стеснительно будет осуществление этих возможностей на практике.
Тогда, в самом начале его метаморфозы, ключевую роль сыграла его сестра. Не принуждая брата ничего признавать вслух, поддерживала его затею — большего он и желать не мог.
Приезжая погостить к сестре в Мемфис — вдали от любопытных глаз атеистической, пестрой компании своих бруклинских друзей, — Ларри мог с полной естественностью подчиняться правилам Дины.