, который ты, возможно, не очень хорошо усвоил.
Мальчик переводит взгляд на потолок — как будто может видеть, как скапливаются наверху и стекают характерные звуки перемены.
Шули тоже поднимает глаза, пока перетаскивает стул к другой стороне стола, где сидит Гавриэль. Раскрывает свой экземпляр Гемары, кладет палец на текст Тосафот[35].
Держа палец на нужной строке, рав Шули наконец-то побуждает мальчика встретиться с ним взглядом — и обнаруживает, что глаза Гавриэля наполнены слезами.
— Не хочешь ли рассказать мне, что еще стряслось? Не может быть, чтобы ты так расстроился оттого, что не пошел гонять мяч.
— На выходных, — говорит Гавриэль, — когда мамы не было дома, я взял из ее стола деньги — я их украл. И пошел на угол, в магазин, и поел трефного.
— Трефного! — повторяет рав Шули, неподдельно огорошенный: такого признания он никак не ожидал.
— Конфет, которые мне хотелось попробовать. И я их съел.
— Зачем вообще такое делать, когда есть столько кошерных конфет? Почему тебе не хочется тех конфет, которые тебе дозволены?
— Их конфеты, — говорит мальчик, подразумевая неевреев, — на вид кажутся намного вкуснее наших.
— Значит, ты хотел узнать, так ли это?
Мальчик кивает, и на стол Шули падает слеза.
— Итак? Ну? — говорит рав Шули. — А на вкус каковы?
— Намного вкуснее, — говорит мальчик, и в его голосе звучит глубокое отчаяние.
Рав Шули искренне, заливисто хохочет.
С его стороны было бы неуместно сообщить ребенку, что так и есть: «их» еда намного вкуснее. Что Шули много лет жил — и ел — в их мире.
Вместо этого Шули говорит:
— Иногда вещи оказываются такими, как мы ожидали. Ты хотел узнать, а теперь знаешь.
Рав Шули закрывает книгу, пододвигается к мальчику.
— Раввины, к твоему сведению, не священники. Чтобы тебя исправить, нам не нужно выслушивать твои секреты. Мы не даруем прощение от имени Бога.
Мальчик смотрит недоуменно и, возможно, с любопытством. Слезы на его глазах высохли.
— Ты воруешь, — говорит Шули. — Ешь конфеты, которых не должен есть. Возможно, ты даже — я этому не верю — жульничаешь и вырываешь страницу. Ну и что? Кого это волнует? Важны не дурные поступки. А печаль, которая за ними стоит. Вот что я хочу исправить. Это происходит по воле йецер а-ра?[36] Что в тебя вселилось? — спрашивает Шули, боясь, что в этот переломный миг загремит звонок на урок. Время не на стороне Шули. — Я спрашиваю серьезно. Ты чувствуешь, что тобой руководит стремление ко злу? Или тебе просто неймется?
— Неймется? Как это? — озадаченно говорит мальчик.
— Я хочу сказать, что раньше, насколько я могу судить, ты вел себя лучше и вид у тебя был счастливый. Я видел: ты взглянешь на заковыристое место в Гемаре и уже тянешь руку, чтобы ответить. Вот и хочу узнать, что произошло с этим мальчиком.