Сногшибательная догадка настигает Шули. Он оступается, колени подкашиваются. Те, кто держит кресло вместе с ним, испуганно перехватывают груз. Глядят на Шули встревоженно и раздосадованно: силятся не уронить хассана, не размазать, как Шалтая-Болтая, по полу.
Мужчины торопливо опускают кресла на пол, все широко улыбаются и аплодируют, чтобы замять происшедшее, а Шули тем временем ковыляет к дверям мимо сына и дочки, покидает зал. Замечает, направляясь к выходу на улицу, как Мири выскакивает из круга женщин, танцующих хору.
И вот отчего у Шули голова идет кругом — от осознания того, что все его годы тшувы, целая жизнь искупления грехов ничего не сделали для его отца. Ни зажигаемые на йорцайт свечи, ни совершаемые Шули обряды. Двадцать лет кадишей, ничего не значивших, потому что не Шули должен их читать. Пусть Гавриэль не встает, когда ему полагается, но разве Гавриэль не стремился возложить на себя более долгосрочную ответственность? Разве не выбрал Гавриэль себе в наследство отцовский бокал для кидуша, хоть и прекрасно понимал, что из-за его йецер а-ра — зародившегося в нем дурного начала — владение бокалом взвалило бы на него трудновыполнимую задачу?
Этот пишер[58], совсем маленький — даже пушок на щеках не растет, — преуспел в том, в чем Шули потерпел неудачу. Вознамерился служить своему отцу долгие годы.
Мири догоняет Шули еще до перекрестка.
— Что тебе в голову взбрело, муж мой? — спрашивает она с неподдельной тревогой. — Ты пьян? У тебя лицо позеленело.
— Я догадался, — говорит он. — Догадался, что расшевелил во мне тот мальчик.
— Только не тот ученик, — огорченно говорит Мири. — Ни к чему здесь об этом думать.
— А есть ли более подходящее место, чем свадебный зал, — говорит он, — когда надзираешь за подписанием договоров, когда претворяешь любовь в закон? Дело в киньяне, — говорит ей Шули, нервно озираясь, словно их кто-то может подслушать. — То, что я вернулся в лоно религии, еще не означает, что я все принес с собой обратно. На том сайте, в прошлой жизни, я уступил то, что принадлежало мне.
— Шули, разве это новость? Сколько раз мы с тобой об этом толковали, сколько лет? Ты оплатил услугу, вот и всё.
— Нет, не всё. Не знаю, может, я даже тебе не говорил. Когда я ставил подпись, там была виртуальная авторучка, которую я вложил в виртуальную руку. Я совершил киньян. Передал свои права другому, передал взаправду. А это значит, что даже теперь вспоминать моего отца — обязанность того, другого человека.
— Ты это на полном серьезе говоришь? — спрашивает она.
Да, Шули говорит на полном серьезе.