Мы уходили в открытое море, не веря собственному счастью. И только одно оставляло в наших сердцах печаль и досаду — разлука с добрым грузином Александром, сыном Цурукидзе, из города Батуми, которого мы узнали совсем недавно, но успели полюбить, как родного брата.
* * *
На третьи сутки мы поняли, что наша радость была преждевременной: из-за горизонта наперерез нашему кораблю шли три пиратских галеры, и буруны вокруг их форштевней очень красноречиво свидетельствовали не только о том, с какой скоростью они идут, но и о том, с какой жестокостью бьют гребцов пираты-надсмотрщики.
И все же ветер, дувший в наши паруса, оказался сильнее гребцов, хотя иногда нам было видно, как гнутся их длинные тяжелые весла — настолько близко подходили к нам наши преследователи.
Через три дня и две ночи мы благополучно вошли в гавань Генуэзского города — полиса Амастрис, расположенного в земле Пафлагонии и со всех сторон окруженного турецкими владениями.
Через сутки мы снова вышли в море, чтобы плыть к Константинополю, но ветер, который только что спас нас от пиратов, на этот раз едва не погубил наш корабль.
Четверо суток продолжалась буря, какой прежде никому из нас не приходилось испытать. Лишь на пятый день мы увидели берег, а вскоре и какую-то гавань. Это был Синоп. Я и мои товарищи, несведущие в морском деле, весьма радовались такому обороту событий, но матросы и особенно капитан казались крайне смущенными.
— Или я ничего не смыслю в морском деле, или нас во время бури водили черти, но мне не понятно, каким образом мы здесь очутились? Синоп отстоит от Амастриса на несколько сотен миль. И если бы мы шли при самом благоприятном ветре, то и тогда не добрались бы так скоро.
Восемь дней мы чинили такелаж, запасались водой и провизией и, наконец, пошли дальше.
— Даст Бог, через неделю будем в Константинополе, — говорили матросы. — Полпути уже позади, — но из суеверия крестились и сплевывали.
Бог и на этот раз ничего нам не дал. Дело шло к зиме, и на море одна буря сменяла другую, не давая успокоиться разыгравшимся стихиям.
Совсем недолго море было более или менее спокойным, а потом заштормило, и наш корабль понесло неведомо куда.
Ветер то и дело менял направление, и от этого команда никак не могла управиться с такелажем. Наконец, во время сильного порыва бури свалилась грот-мачта, и не могло быть и речи, чтобы поставить ее при беспрерывной жестокой качке, мраке и волнах, перекатывающихся через палубу и надстройки.
Я сбился со счета, однако, думаю, что прошло не меньше месяца, пока, наконец, нас прибило к какой-то одинокой скале, торчащей среди моря.