Когда же я взглянул на Освальда, то заметил в нем нескрываемую злость, раздражение и неудовольствие. Видно было, что я прервал какой-то жаркий спор, и в этом споре Освальд совершенно не согласен и со стариком Томашем, и со своим товарищем Ульрихом, которые, судя по всему, успели стать единомышленниками и теперь решительно выступали против Освальда.
Мое появление заставило спорщиков замолчать.
— Ну, что, Томаш, надумал ехать? — спросил я старика.
— Прямо не знаю, что и делать, — вздохнув, негромко проговорил Томаш.
— А далеко ли вы собираетесь? — чуть волнуясь, спросил Грайф.
— Понимаешь, Ульрих, господин маршал уезжает по делам довольно далеко отсюда. И предлагает довезти меня до монастыря братьев-бенедиктинцев, что на острове Рейхенау в Швабском море.
— А что там интересного? — спросил Грайф.
— Там работают прекрасные мастера, делающие изумительные книги. Я, например, всю книгу делаю сам. Оттого-то она и получается у меня — хуже некуда. А у бенедиктинцев скрипторы пишут только буквы, а заголовки, рисунки, украшения, переплет все делают другие мастера. Заголовки рисуют и пишут рубрикаторы, орнамент и украшения — иллюминаторы, рисунки — миниатюристы. И мне, скромному деревенскому скриптору, было бы весьма полезно поучиться у любого из них. А переплеты! Какие они делают переплеты! Я вот, если обтяну тонкую дощечку телячьей кожей, и то без ума рад. А на Рейхенау переплеты покрывают и резной костью, и драгоценными камнями. Кожу на переплетах и золотят, и тиснят, и украшают резьбой, а по углам прикрепляют золотые и серебряные накладки дивной изысканности и красоты.
— И вы сомневаетесь, ехать ли? — искренне удивился Грайф.
— Стар я, Ульрих. А ну, как случится со мною что-нибудь — кто мне поможет?
Грайф посмотрел на меня, и я заметил, что он чем-то смущен.
— Ну-ну, говори, не бойся, — подбодрил я юношу.
— Господин маршал, — произнес он, зардевшись, — а надолго вы уезжаете?
— На месяц-пол тора.
— А могли бы вы взять меня с собой, для того, чтобы я помогал господину Томашу?
— Ну как, Томаш, — сказал я, — поедешь, если Ульрих будет сопровождать тебя?
Томаш закрыл глаза и, блаженно улыбаясь, утвердительно кивнул.
* * *
В пути нас застал самый разгар лета. С самого начала этого неожиданного путешествия наша двухлетняя одиссея с Освальдом Волькенштейном все время стояла у меня перед глазами. Как-то так получилось, что мне вспоминались только вёсны, только ласковое и нежное начало лета — первого теплого лета нашего похода. Я вспоминал девяносто четвертый год, нашу поездку в Мюнхен, цветущие вишни по обочинам дорог, синее небо, золотое солнце, высокие легкие облака и сверкающие вершины обледенелых гор. Затем вместе с Освальдом побывал я и в Венгрии, и в Валахии, в Трансильвании и трех Болгариях: в той, что возле Венгрии, у Железных Ворот, со столицей в Видине, и в той, что напротив Валахии — со столицей в Тырново, и в той, что в самом устье Дуная, со столицей в Калиакрии. И везде было много солнца и много цветов, и девушки-христианки улыбались нам, и мы сами были под стать им — молодыми, красивыми и сильными. А теперь я ехал по дорогам, петлявшим среди полей, уставленных тяжелыми копнами сжатого хлеба и огромными скирдами скошенного сена, ехал под низкими тяжелыми тучами, закрывавшими солнце. И, глядя на все это, почему-то думал о скорой осени, когда на обратном пути нам придется пробираться сквозь серый туман, ползущий к перевалам. Кругом все благоухает и наливается соками и являет апофеоз торжества жизни и изобилия, а я думаю не об этой поре, а о той, которая придет ей на смену — поре увядания и приближения к смерти.