Лекарь ненадолго задумался и затем спросил быстро:
— Где вы остановились?
— В деревенском трактире.
— Могли бы вы пожить здесь, в замке, день-другой?
— Вы хотите, чтоб я был на всякий случай у вас под рукой?
— Да, так нужно, — ответил лекарь, и печально улыбнувшись, с горькой досадой проговорил: — Из всех прав, которыми вы обладаете, боюсь, что для нас будет иметь значение только последнее — право совершить соборование и елеосвещение.
И я понял, что дела Освальда никуда не годятся.
* * *
Меня поместили в тесной комнатенке, по-видимому, бывшей кладовке — на узкой, расшатанной кровати. Несмотря на то, что кровать была очень неудобной, а тюфяк не толще лепешки, я уснул почти сразу.
Проснулся я среди ночи от стука в дверь. Не спрашивая, кто там и зачем я понадобился, я отодвинул запор, и в мою конуру вошел старик-лекарь.
— Быстро одевайтесь и идите за мной, он совсем плох.
Освальд лежал на высоко взбитых подушках, и, если бы я не знал, что это он, то никакие силы не заставили бы меня поверить в это.
«Наверное, и я изменился так же сильно», ~ подумал я, и мне показалось, что все происходящее не имеет ни ко мне, ни к Освальду никакого отношения. Он — это не он, и я — это не я, а какие-то чужие, совершенно незнакомые люди, никогда дотоле не видавшие друг друга.
Старик-итальянец склонился над больным, и, бережно держа его за руку, неотрывно смотрел ему в лицо. Освальд не шевелился, не открывал глаз, и лишь по хриплому прерывистому дыханию было понятно, что он еще жив. Лекарь отошел от постели и сказал негромко:
— Мне понадобится какое-то время, чтобы привести его в чувство. Подождите немного.
Я кивнул головой и сел к столу, на котором лежало несколько книг, тетрадей и стопок бумаги. Пока лекарь открывал какие-то скляницы, уходил и приходил с какими-то банками и пучками трав, я пододвинул к себе первую попавшуюся под руку тетрадь.
Там оказались стихи.
Я начал читать первое.
В нем рассказывалось о некоем юноше, который бежит из плена вместе с каким-то русским и идет к Великому Черноморскому Острову, известному древним грекам под именем Тавриды. Там они садятся на купеческую бригантину, отправляющуюся в Трапезунд. Однако, к их несчастью, корабль уже совсем недалеко от берега налетает на подводные скалы и тонет, а юноша и его спутник, уцепившись за бочку, после смертельных мучений от страха и жажды, благополучно добираются до берега.
Далее в стихотворении говорилось, что хотя с тех пор, как случилось все описанное, прошло почти тридцать лет, поэт не знал большего страха, ибо насильственная смерть и неволя — самое злое из того, что может уготовить человеку судьба, и когда он — поэт — ожидал этого, то сердце замирало от ужаса, и рассудок покидал его.