И не решаясь поступить ни так ни этак, я спросил, отчетливо сознавая, что этим вопросом просто оттягиваю принятие решения:
— А скажи, сын мой, ты каялся и исповедывался в содеянном тобою своему пастырю?
И Освальд, запрокинув голову, ответил еле слышно:
— Исповедывался только Господу. И вам, отче, перед близкой кончиной. А каялся сам перед собою и корил себя тысячи раз. — И совсем уже тихо добавил: — И однажды сознался в этом невесте моей — Сабине Егер. За день до нашей помолвки.
— И что невеста?
— Она-то и взяла с меня обет пойти в Иерусалим и там замолить мой грех. Но когда я вернулся, Сабина была уже замужем.
— Ты спросил ее, почему она так поступила?
— Спросил, конечно. Она ответила, что, возможно, смогла бы отдать свое сердце даже убийце, но предателю — никогда.
— Господь сурово наказал тебя, Освальд. Ты потерял самое дорогое — честь мужчины и дворянина и любовь благородной и чистой женщины.
Я отомщен, Освальд, — с этими словами я встал и откинул капюшон за спину.
Глаза Волькенштейна широко раскрылись.
— Это ты, Иоганн? — сипящим шепотом выдохнул он. — Ты прощаешь меня?
— Прощаю, Освальд. Ты и так наказан сверх всякой меры. Тем более, как видишь, никакого убийства не было.
Волькенштайн попытался приподняться, чтобы протянуть ко мне руки, но силы окончательно оставили его, и он откинулся на подушки, закатив глаза и бессильно вытянувшись.
* * *
Я вернулся на постоялый двор и велел запрягать лошадей. Когда через час с небольшим мы взобрались на перевал, я услышал жиденькое дребезжание далекого колокола. Удары были редкими и слабыми, а колокол, судя по звуку, мал и надтреснут. «Динь-динь, динь-динь», — печально и назойливо бренчал одинокий колокол.
Время обедни минуло, время вечерни еще не наступило. И потому этот звон мог означать только одно — чью-то внезапную смерть.
Мой возница скрыгнул с козел и, сумрачно взглянув на меня, медленно, как бы нехотя, стянул шапку и истово перекрестился.
— Упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего. — пробормотал он печально, и я вслед за ним повторил:
— Упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего Освальда.
Глава IX
Справедливость и милосердие
Через неделю я снова оказался на берегу Боденского озера и, оставив экипаж и лошадей в рыбацкой деревушке, переправился на остров Рейхенау.
В монастырской гостинице ни Томаша, ни Ульриха я не застал. Не желая привлекать ни к себе, ни к ним ничьего внимания, я, назвавшись заезжим переписчиком книг, пошел осматривать монастырь в надежде встретить их в одной из мастерских, но их нигде не было.