* * *
— Я знал некоего Иоганна Грайфа, — сказал я мальчику.
— Это был мой дед, — ответил чернявый. — Он тоже был крестоносцем. Он погиб в бою с сарацинами.
— И мой дед был крестоносцем, — встрял в разговор белобрысый Цили. — Только он вернулся живым и здоровым. Отец рассказывал, что мой дед был героем — он спас самого императора.
— Я знал его, Вернер, — ответил я.
Мальчики с подозрением покосились на меня: не слишком уж правдоподобно — знать сразу двоих дедов.
— В этом нет ничего особенного. Наши семьи живут в Баварии не одну сотню лет. И дворяне в наших краях, как, наверное, и везде, неплохо знают друг друга. Тем более, что очень многие мои сверстники ходили вместе со мной в этот поход. Жаль вот, немногие вернулись.
— Погибают самые храбрые, — задиристо проронил Ульрих Грайф.
— А мой дед? Он что же, по-твоему, был трусом? — не менее задиристо спросил Вернер Цили. И, не дожидаясь ответа, добавил: — Ведь это же правда, господин маршал, что он спас самого императора?
— Сигизмунд был тогда венгерским королем. Императором он стал лет через пятнадцать после этого.
— Неважно, — настаивал белобрысый, — он все же спас короля?
— Спас, — сказал я, — но это действительно неважно. Дед Ульриха спас тысячи крестоносцев, что гораздо важнее.
Ульрих Грайф с радостным удивлением взглянул на меня. Белобрысый насупился.
— Я не согласен с вами, господин маршал, — с вызовом проговорил он. — Король — это все-таки король.
— Хорошо, Вернер, — ответил я. — У тебя большая семья?
— Мать, отец, две бабки, три брата и три сестры.
— А есть дяди, тетки, кузены и кузины?
— Есть.
— И много?
Младший фон Цили смущенно засмеялся.
— Очень много, господин маршал, — десятка четыре.
— Если бы возникло такое положение, что тебе пришлось выбирать: кому остаться в живых — нашему пресветлому господину герцогу или тебе и всем твоим родичам, то что бы ты выбрал? Только честно.
Белобрысый смущенно засопел.
— А дед Ульриха спас не четыре десятка людей, а несколько тысяч. Когда-нибудь я расскажу вам об этом.
Глава III
Ноев ковчег замка Фобург
Я, наверное, сильно волновался, когда вспомнил наше поражение и казни, и все что было тогда — 25 сентября во время боя, и 26 сентября — в день казней.
Оставив мальчиков, я ушел к себе в спальню и сел перед «Книгой странствий», чтобы записать то, что всплыло в моей памяти, так четко, будто не полвека назад это было, а каких-нибудь два-три месяца назад.
«Ну, хорошо, — подумал я, — напишу все так, как оно и происходило, а что от этого толку, и кому какой прок?»
И старые аргументы о пользе правдивой и честной книги, которые совсем недавно казались мне неотразимыми, теперь уже снова не стоили и выеденного яйца.