— Сражения, которые ведут христиане, это детские забавы по сравнению с войнами между язычниками. Если хотите, я расскажу вам о походах и войнах амира Тимура Тамерлана, прозванного «Железным Хромцом*.
И потому, как тотчас же наступила могильная тишина, понял, что теперь-то они получат то, чего хотели. Однако обида все еще не оставляла меня и я решил немного покуражиться над ними:
— Я и в самом деле расскажу вам об этом, но только не сегодня. Я устал и хочу спать. А вот завтра ближе к вечеру я загляну к вам снова. Тогда и расскажу.
С этими словами я встал. Встали и все они. Кроме Освальда, разумеется. Томаш пошел проводить меня.
Во дворе я сказал ему:
— Что-то я застрял, Томаш. Видать, не такое простое дело эта писанина.
— Я в этом деле тоже небольшой мастер. Как и ты, волею судьбы, пишу свою первую книгу, — неожиданно признался старик.
— Вот как! И давно пишешь?
— Второй год. Пытаюсь описать все, что со мной случилось.
Я подумал: «Живу рядом. Вижу каждый день. И совсем не знаю, чем человек жив».
— У меня многое путается в голове. Как разобраться во всем этом? — сказал я.
— Путешествие длиною в треть века — непростая штука. Я бы сначала составил список городов и стран, где довелось побывать, а уже потом описал бы все, что в этих городах случилось, — посоветовал старый скриптор.
— Пожалуй, я так и сделаю, а то в голове какая-то каша. Спасибо, Томаш.
— Разберись, разберись, — ворчливо пробормотал старик, — а то и у читателей твоих тоже будет в головах вавилонское столпотворение.
Я уже собрался идти к себе, как вдруг увидел входящего во двор Фобурга Армена. Заметил его и Томаш.
Армен шел к нам, широко улыбаясь. У него была удивительная улыбка — в дремучей чащобе, черной, как сажа разбойничьей бороды, сверкали крупные ровные зубы, которыми, казалось, можно перекусить наконечник копья. И такие же черные большие круглые зрачки, прятавшиеся под двумя дугами густых бровей, сияли и искрились будто бы Господь только что послал ему великую и нечаянную радость.
Я улыбнулся в ответ ему — Армен не был в Фобурге больше месяца, и я успел изрядно по нему соскучиться. Даже Томаш, у которого с художником отношения были довольно сложными, вяло и будто нехотя, тоже изобразил улыбку.
Армен подошел к нам, снял с плеча тяжелый мешок с инструментами и поставил его на землю.
— Чем промышлял на этот раз? — спросил я его, сердечно перед тем обняв.
— Сложил три печи, помог построить дом и нарисовал одну трактирную вывеску, — бодро ответствовал Армен.
Томаш сумел отреагировать на эту непродолжительную тираду двояко. Когда Армен говорил о печах и доме лицо старика-скриптора выражало удовлетворенность и согласие с добрыми делами его соседа. Когда же художник упомянул о трактирной вывеске, бывший гусит будто уксуса выпил: лицо его перекосила гримаса презрения, и в глазах вспыхнул огонь откровенной неприязни.