Вон черненький скрюченный Фрюлин меж Островов занимается подледным ловом, а вон Лариса Сергеевна с полными сумками остановилась поболтать со старухой Маркеловой. А рядом две собачки, одна совсем уж мельчайшая, хоть в лупу разглядывай, рвутся друг к другу с тонюсеньких поводков. А вон Гапон притормозил и пропускает Степку с колясочкой. Только генерала в штабе не видно и Анечки с Машкой в библиотеке.
И солнышко с тучками вверху. И вороны с голубями и воробьями.
И поскольку этот пейзаж и жанр предваряли бы всю книжку, то и раскрасить все это можно было бы в зелень и синь, и взбитый белок облаков с горячим желтком, как будущим жарким летом, или лучше в мае, чтобы расцветали сирени-черемухи и чемодуровские яблони и пестрели лютики-цветочки. И лодочку генеральскую на волнах тогда можно было бы нарисовать с Анечкой в оранжевом сарафане на веслах, и миниатюрных голеньких теток на пляже (розовых и светло-коричневых), на которых глазеет, проходя по берегу, преющий в парадной форме патруль с красными повязочками.
Но пока что цветовое решение нашего ландшафта еще очень аскетичное, почти что графическое, хвоя темная, лиственные деревья черные, шинели и шапки серые, Ленин перед Домом офицеров тускло-серебряный, там-сям алеет наглядная агитация и пунцовеет пропаганда, а в колхозных полях все еще белеет снег.
Но, как пелось в романсе Рахманинова (в исполнении, вы уж простите, товарищ генерал, Муслима Магомаева), воды уже шумели, устремляясь в Вуснеж и струясь по обочинам дороги к КПП, сияли лазурью и золотом в лужах, капали с ветвей и карнизов, ночью затягивались хрупким ледком, но к полудню снова блистали и гласили во все концы:
— Весна идет!
Но, видит бог, есть музыка над нами…
О. Мандельштам
Но, прежде чем перейти к этим вечным и вешним темам, которые, как явствует из заглавия, станут в этой части самыми главными, будет не лишним, мне кажется, совершить лиро-эпическое отступление и заглянуть поглубже во внутренний мир Василия Ивановича, попытаться уже, в конце-то концов, разъяснить его, как Шарик сову.
Не сомневаюсь, что читатель, даже и не очень проницательный, заметил, что генерал у нас не совсем обычный.
Во-первых, в его речи и даже в мыслях практически отсутствует мат, или, по слову Максима Горького, «идиотски гнусная русская ругань, смысл которой, должно быть, недоступен разуму и чувству скотов, изрыгающих ее».
Василию Ивановичу смысл этот был вполне доступен, как, полагаю, и большинству матерящихся, даже — увы! — и Степке и его дружкам, но изрыгать ее генерал перестал очень давно, Анечке тогда было всего месяца два.