— Не-не! Погодите! Там дальше еще.
— Это что тут такое?!
Медиатор еще по инерции тренькнул по струнам, но веселия глас уже смолк. Никто из хулиганов даже не выкрикнул волшебного слова «Атас!» или «Шухер!». Пьяная компашка замерла, пораженная ужасом, но в ту же секунду и отмерла, и задала такого стрекача, что о преследовании не могло быть и речи. Да и не хватало еще генерал-майору гоняться по снегу за этими шмакодявками. То, что его интересовало, он, к сожалению, рассмотреть успел, и тот, на кого была направлена благородная ярость Василия Ивановича, никуда от него деться не мог.
Не видя уже никакой красоты и не слыша никакой тишины и музыки, генерал направился домой и, едва открыв дверь, рявкнул:
— Степан!!
Из туалета медленно вышел бледный, почти синий Степка, взглянул на отца и стал икать.
Бочажок подскочил к сыну, ухватил за грудки и тряхнул так, что Степкины зубы явственно клацнули.
— Тварь! Тварь! Тварь! — кричал генерал, и тряс, и тряс ватного сына, и уже бил его спиной и затылком об стену.
Но тут его самого толканули острыми кулачками в спину!
— А ну прекрати!! Ты что?! Озверел совсем?! Отпусти! Отпусти его, тебе говорят!!
Анечка, выскочившая в одной ночной рубашке, оттаскивала генерала за хлястик шинели, наконец оторвала его и чуть не упала.
— Тварь! — Генерал еще раз припечатал сына к стене и отпустил.
— Это подло! Подло! Оскорблять того, кто не может ответить! — кричала Анечка, заслоняя своим телом (главным образом животом) икающего брата.
Генерал, не глядя на нее, вперив налитый кровью взор в окончательно одуревшего Степку, отдувался и подбирал слова:
— Таких, как ты… Вот таких скотов, как ты!.. Я всю жизнь таких вот… ненавидел! И презирал!
— А он, — взвилась дочь, которую никто за язык не тянул, — а он будет всю жизнь презирать таких, как ты!
Как же ты, девочка моя, жалеть будешь потом об этих словах! Просто сгорать будешь от непоправимого стыда. Уж поверь, я по себе знаю.
Генерал наконец оторвал взгляд от сына и взглянул на дочь. Аня глаза свои бесстыжие не отвела.
И тут как валаамова ослица возопил Степка:
— Дура ты, Анька! Дура проклятая! — И, обращаясь уже к спине уходившего к себе генерала, пообещал: — Я не буду, пап, не буду!
Но к чему относилось это обещание — к Анечкиному ли страшному прогнозу или к распитию спиртных напитков и исполнению хулиганских песен, было не ясно, думаю, и к тому и к другому.
И вот Анечка стоит уже в коридоре одна, никак не может отойти от случившегося и чувствует вдруг…
— Ой! Ой, мамочка! Ой!.. Ну рано же еще!.. Что же это?!. Мамочка! — И уже вслух и панически громко: — Папа!! Папа!!