— Степ, Степ, ну, Степа, проснись! Слушай, не в службу, а в дружбу. Пойди посмотри, что там у них. Слышишь, орет как! Ты спроси, может, нужно чего? Корниенко можно позвать… Ты это… Ты помоги ей, пусть поспит. Ну покачай там его… Вот же заливается, а?
Мало что соображающий Степка протопал к сестре, но тут же воротился, пробормотал: «Все нормально…» — и рухнул в постель.
Ничего себе нормально! Орет же как резаный!
Генерал подошел к Анечкиной двери, постоял, прислушиваясь к воплям внука и жалкому голосу дочери, слышному только в паузах, когда Сашка собирался с силами и позволял себе недолгую передышку:
I don’t know how to love him.
What to do, how to move him.
I’ve been changed, yes, really changed.
In these past few days, when I’ve seen myself,
I seem like someone else.
— Вот нашла колыбельную… не разбери-поймешь… Очень нужны мальчику эти каля-маля…
Почему генерал назвал песнопение Марии Магдалины каля-маля, я не понял, а уточнить не успел, потому что Василий Иванович уже собрался с духом и постучал.
— Ань, можно?
— Да, пап, входи. Эта крикса-оракса всех перебудила…
— Да ерунда… Как ты смешно говоришь — крикса… Правда крикса… Слушай, давай я с ним…
— Да ну зачем. Я сама… — отказывалась Анечка, а сама уже протягивала ораксу Василию Ивановичу. Если б генерал знал, кто такие эти криксы-вараксы (так на самом деле эти существа называются), он бы не одобрил такого именования внука. Вон как их Ремизов расписывает:
«Криксы-вараксы скакали из-за крутых гор, лезли к попу в огород, оттяпали хвост попову кобелю, затесались в малинник, там подпалили собачий хвост, играли с хвостом».
— Ты только его сильно не качай, ладно? Это вредно…
— Не буду, не буду. Ты ложись давай.
— Ага… Разбудишь в полседьмого?
— Разбужу… А у него ничего не болит? Может, соседа поднять?
— Нет-нет, что ты! Ни в коем случае!
— Ну спи.
— Спасибо.
Сашок на руках генерала затих, видно, уже и самому надоело, но спать не собирался, и, когда Василий Иванович, походив с ним в малиновом от настольной лампы полумраке, попытался уложить его в кроватку, раздался предупредительный, похожий на мартовскую кошачью руладу крик.
Первой колыбельной генерал, опасаясь, что Анечка еще не спит и может не одобрить его репертуар, избрал все-таки детскую песенку, достославного «Сурка», рожденного совместными усилиями самих Бетховена и Гете, произведение, излюбленное учительницами пения и некоторыми русскими лириками и подвергнутое неуместному сомнению Л. С. Рубинштейном.
Уподобляться заглавному герою этой песенки Сашок не стал, ни в одном его маленьком глазу сна не было, и Василий Иванович, решив, что дочка уже спит, и вспомнив, как в таких ситуациях быстро и крепко засыпала бабушка этого новоявленного человечка, стал вполголоса убеждать его не пробуждать воспоминанья минувших дней, минувших дней, и не уходить, побыть со мною, здесь так отрадно, так светло, и дошел наконец до своего коронного: