Я будто уже видела это где-то…
Солнце плавилось в оранжевом с багровыми полосами закате над меловыми скалами. Мадам Беттарид чуть подтолкнула меня к деревянному помосту, ведущему к бассейну. Едва я ступила на него, забили барабаны, и шесть мужчин выстроились по три с двух сторон, освободив мне дорогу до ступеней передвижного бассейна. Солнечные лучи отразились в шести одинаковых золотых лицах, смотрящих на меня. Одетый по-египетски, с сине-золотыми передниками и пекторалями на груди, с леопардовой шкурой через плечо, разной комплекции и роста меня приветствовал выставленными ладонями вперёд и единым возгласом из-под масок Эхнатон.
Роберт Лембит доводил дотошностью учителей в школе, родителей, репетитора по-английскому, задавая такие вопросы, которые другим и в голову не приходили. Он считал, что вещи стоило знать досконально или не браться вообще. Когда решил в пятнадцать лет приготовить лимонный пирог, в результате множества опытов превзошёл маму. Или с теми же с наручниками. Однокурсники в академии ухохатывались, Лембит и бровью не вёл. Глупо было бы не разбираться в одном из инструментов, с которым ежедневно будешь иметь дело. Механизм в наручниках элементарен: фиксатор, кнопка, замок. С одной стороны, надёжно: самостоятельно железные браслеты никогда не раскроются; с другой — открыть их можно запросто, если знать, куда сунуть скрепку или иглу.
«Острое и тонкое, острое и тонкое», — бубнил про себя Лембит, ёрзая по креслу и пытаясь нащупать хоть что-то. Руки уже затекли, во рту снова обосновалась Сахара, но просто так сидеть и ничего не делать он не мог. Лембит слышал каждое слово, сказанное Дамире этим уродом, типичным представителем русской мафии, которую на западе прозвали «братва». Он не видел Макарова, когда их с Дамирой, как две бандероли разной ценности, передавали фанатикам продажные копы. Однако Лембит знал, что в компании приближённых Катрин Беттарид имелось лишь трое мужчин, говорящих по-русски: слащавый хлыщ певец, толстяк-режиссёр и Макаров, наследивший везде, где только можно. Вряд ли она стала бы привлекать кого-то нового теперь.
Прожжённый преступник не должен был догадаться, — думал Лембит про себя, — что он в сознании и здравом уме. После драки всякое случается. Поэтому пришло решение сыграть «расслабленного». Вовремя: иначе бы он уже прожарился в багажнике, как хороший стейк.
Лембит подумал о Дамире. Поначалу он дико злился на неё. Но потом её тихое «Прости, Роберт» и согласие на всё, лишь бы его не трогали, напрочь лишили возможности сдаться. Она коснулась его, и от этой внезапной нежности сердце Лембита перевернулось. Оно и так было переполнено странной русской девушкой. Порывистой, умной, бурной. Слишком красивой. С пугающей фатальностью в глазах.