— Живой… живой… хороший мой… — бормотала я этому пальцу, отчаянно жалея, что не знаю никаких магических заклинаний печатей, способов, чтобы облегчить ему состояние, и так и не нашла волшебного Ковчега, чтобы освободить его. — Ты подожди, только подожди до рассвета. Нас найдут, обязательно найдут! Нас откроют, Роберт! Пожалуйста…
Его грязный, недвижимый палец был тёплым, и весь мир для меня сосредоточился в этом тепле, как в дзенской притче — на кончике иглы. Важнее ничего не было! Светодиоды потухли. Меня обступила темнота. Я выпрямилась, и сквозняки, которым я не уделяла до этого внимание, обжигая, заиграли на моей коже. Где-то под потолком проявилось голубое свечение, я снова ощутила взгляд и холод. Роберт вдруг застонал, и тут же я услышала шелест каменной крошки, осыпающейся сверху. Обрушится что-то ещё?!
И я ничего не могу сделать?!
Гнев затмил страх, я вскочила на ноги. Посмотрела прямо на мерцание, которое, возможно, было лишь игрой внезапно обрушившейся тьмы. Расставила руки.
— Вот я! Бери! Хочешь?! Забирай! — Я сдёрнула в порыве ярости парик с головы и накидку с тела. Встала, как есть, в темноте, распахнутая, испещрённая именами на коже. — Давай! Что же ты?! Бери! Жри! Захватывай! Мне не страшно! Меня трогай, раз уж изголодалась! Меня! Чего ты хочешь, Нефертити?!
Я перевела дыхание. И вдруг почувствовала укол неприязни. А затем одиночество. Не моё. Чужое, идущее извне. Тоскливое. Колкое, как изморозь. Оно окружало меня холодящим облаком, полным мучительной невысказанности. Безысходности. Вечного забвения. Мерцание в воздухе, как мошки перед глазами, вспыхивало то здесь, то там, будто пыталось мне что-то сказать. Мурашки пробежали по моей коже. Не столько от холода, сколько от соприкосновения с непонятным, с тем что не существует, но определённо есть.
Оно билось вокруг движениями воздуха, белесыми вспышками, толком не определимыми, прорывалось ноющим чувством, скользящим сквозь меня и дальше. Возможно, я просто сошла с ума? — прошептал мой европейский мозг. Или нет, — ответила память о папиных сказках.
Впрочем, и выбора у меня особенно не было. То что было, уже происходило, и моя паника не играла в этом никакой роли, а умение чувствовать? Две ясные мысли разделились в голове и осели: Что я могу сделать, чтобы Роберта не завалило сильнее? Могу ли я понять больше, что происходит?
«Уважение и вежливость», — говорил папа. — «К любым существам». Я замерла, слёзы гнева и жалости застыли на моих щеках. Всё на мгновение затихло, и я внезапно поняла, что это мой момент истины.