Финн не ответил. Набрал что-то в телефоне, затем буркнул:
— Они в Париже. Мы тоже едем туда.
И снова зависла тишина. Пять минут, десять, пятнадцать, и вдруг он заговорил:
— Ты снилась мне. Давно. Ещё когда мне было семнадцать, и в одну ночь мне надо было решить: ехать в Москву или оставаться. Отец сказал, что выгонит из дома, если попрусь, что поют только геи, он такого сына не хочет и обратно с конкурса не примет. Я и так хотел уехать вопреки ему, злой, уставший после скандала, прилёг на часок, но во сне увидел тебя. С короной этой, Эйфелеву башню. Ты стояла там с моей гитарой. Махнула рукой, будто позвала. И это было такое чувство… Я проснулся и удрал из дома, пока все спали, уехал ночным поездом. Я знал, куда мне надо и зачем. А когда встретил тебя в Лувре, так обалдел, что не сразу понял, а потом щелчок, и всё сложилось — ты — это она. Она — это ты. Все эти истории — правда, нумерологи, астрологи, Катрин, всё правда — ты есть, и я тебя встретил. А ты говоришь, не честно. Не честно что?
Он посмотрел на меня взглядом обиженного мальчишки и, кажется, не обманывал.
От неловкости я прикусила губу, сердце в груди немного распустилось. Со вторым вздохом раскрылось сильнее, и захотелось плакать. Слезы сами скатились из глаз.
— Я испугалась, — призналась я.
— Но повода не было, — глухо сказал Финн.
— Правда?
— Да.
Он вытер мои слёзы. Посмотрел с болезненной надеждой и протянул мне раскрытую ладонь. Моё сердце перевернулось от боли, но я всё же опустила в неё пальцы.
— Ледяная, — ахнул Финн и накрыл другой рукой. — Ты замёрзла? Сейчас вырубим кондиционер.
Он что-то крикнул вперед по-французски.
— Я волнуюсь, — вздохнула я.
— Не надо.
— Ладно.
— Давай вторую. Хотя…
Финн придвинулся и обнял меня, окутав собой, как горячим облаком.
— Нефертити, а такая глупенькая, — тихо рассмеялся он.
Я поморщилась.
— Давай не будем, а?
— Почему?
— Потому что я не хотела бы, чтобы ты был Эхнатоном.
— Великим фараоном?
— Эхнатон был капризным, мстительным, деспотичным, злым и… не верным.
— Вот как?
— Эхнатон — это скорей история болезни, а не повод гордиться.
— Ты так это видишь? — поразился Финн. — По мне, так он крутой реформатор, который перекроил Египет на свой лад. Круче Петра Первого. Он заставил всех верить в одного Бога, послал к чертям жадных жрецов, построил свою столицу.
— И сделал Богом себя. Знаешь, сколько статуй с ликом Эхнатона было в его храме Солнца в Ахетатоне? Там все статуи были с его лицом! Знаешь, что он начал казнить за поклонение старым богам? А людям полагалось молиться на него и Нефертити? Да, они так и стояли в «красном углу» каждого дома.