– Уэллс снял один из самых революционных фильмов всех времен, – резюмирую я. – С инновационными настройками камеры, не хронологической структурой повествования и технологией монтажа, которые навсегда изменили киноиндустрию, – я поворачиваюсь к Эштону и умело выполняю позу рэперов в баттлах. – Раунд, – бросаю я и самоуверенно целую его.
Эштон зарывается руками в мои волосы, углубляет поцелуй, а когда снова отстраняется от меня, то несколько секунд просто смотрит мне в глаза.
– Ты победила, – он убирает волосы с моего лица. – Ты действительно слушала, когда я говорил тебе об этом, – легкое неверие разбавляет его голос.
Я киваю.
– Конечно, – мне было интересно. Не только потому, что кинематограф – увлечение Эштона, но и потому, что это искусство, а я люблю каждую его форму. – Но теперь моя очередь, – я на мгновение задумываюсь. – Уорхол или Мунк?
Эштону не нужно было долго раздумывать.
– Уорхол, – произносит Эш. – Потому что он тоже снимал фильмы, – он притягивает меня к себе. – «Поцелуй», 1963 года, снятый на шестнадцати с миллиметровую пленку, – голос Эштона становится хриплым, а мое сердце начинает биться быстрее. Не потому, что я лежу здесь с ним, касаясь каждого миллиметра его обнаженного тела. Не потому, что его прикосновения и губы наэлектризовывают мои клетки. А потому, что нас связывает большее. Наша страсть к искусству. Но главным образом потому, что я вижу его настоящего. А он видит меня.
Только через несколько часов и бесчисленное количество поцелуев мы собираемся и рука в руке возвращаемся к его мотоциклу. Эштон убирает наши вещи и ждет, пока я забираюсь на сиденье позади него, а затем осторожно начинает ехать по тропинке, покрытой корнями деревьев, обратно к шоссе.
Прямо за Клинтоном темнеет небо. Это угрожающая синева приближающейся грозы. Воздух неприятно давит, и чувствуется напряжение, которое скоро превратится в сильный шторм.
Харпер отпускает руку с моей талии и указывает на угрожающий фронт. Из-за шума мотора я только киваю, чтобы дать ей понять, что тоже это видел. Все, что нам теперь остается, – это надеяться, что мы доберемся до дома раньше.
Но спустя три мили первые капли дождя уже начинают падать на дорогу. Большие и тяжелые, как градины, они лопаются на нашей одежде, коже, кузове, в мгновение ока превращая поездку в скольжение.
– Мы должны остановиться и где-то переждать, – вместо того, чтобы продолжать стоять под дождем на светофоре. Но когда я оборачиваюсь и смотрю на Харпер, она качает головой.
– Я уже опаздываю. Мне нужно домой к маме и Бену, – ничего нельзя понять по выражению ее лица. Но она серьезна. Это уж точно. Загорается зеленый, и я начинаю ехать. В принципе, неважно. Мы теперь все равно промокли до нитки. Я просто буду ехать осторожно и вовремя привезу ее домой, хотя не понимаю, почему мама доставляет ей такой стресс. На минимальной скорости я преодолеваю оставшееся расстояние до Френчтауна. Я останавливаю мотоцикл перед домом Харпер и выключаю двигатель. Она поднимается с сиденья и снимает шлем, закусив нижнюю губу. Здесь, недалеко от своей семьи, она выглядит неуверенно. Почти подавленно.