– Со мной все в порядке, – убеждаю я, но мама игнорирует мои слова.
– Я должна была сказать тебе, что ты не виновата. Может так показаться, но это неправда.
– Вы поссорились из-за меня, – сдавленно шепчу я. – Только поэтому папа поехал на перевал Купер.
– Нет, – мама берет меня за руки, и, хотя она тоже сейчас плачет, ее голос тверд. – В тот вечер Генри поехал в хижину, потому что вместо того чтобы поговорить, мы поругались. Потому что твой папа всегда сбегал, вместо того чтобы объясниться, а я была слишком гордой и упрямой, чтобы его остановить. Ты была просто подростком, который не знал чувства меры. Ты просто общалась не с теми людьми. Но это все. Мы с Генри не пришли к одному мнению, как с этим бороться. И вместо того, чтобы разрешить наши разногласия, я вышла из себя, а он ушел. Нам всегда было очень сложно ссориться, – она слабо улыбается и притягивает меня в объятия.
Я до сих пор прекрасно помню тот день. И это несмотря на то, что я уже пять лет пытаюсь стереть его из своей памяти. Я всегда дружила с Лизой. Она была похожа на мою старую пару кед.
Габриэль была самой восхитительной обувью модного лейбла на самом высоком каблуке, если придерживаться такого сравнения. И она почему-то выбрала меня своей новой лучшей подругой в средней школе. Лиза обиделась из-за этого, но я чувствовала себя такой важной, что блаженно бежала за ней, как верный пес. Даже когда она собрала свою свиту и меня в том числе, чтобы покурить за трибунами, я не поняла, насколько все это глупо. Я не высказала ничего и не ушла, за что мне сегодня невероятно стыдно. Я просто стояла и смотрела, как она и остальные делают это. Мне тоже предложили сигарету, но я не была ни смелой, ни крутой. Я держала в руке сигарету и просто стояла на месте как парализованная. Даже тогда, когда один из учителей обнаружил нас, а остальные убежали. Я была единственной, кого поймали. С сигаретой в руке. Я могла бы сказать, что мне просто дали ее в руку, но это означало бы социальное самоубийство. Поэтому я промолчала. Я терпела нотации директора, ледяное молчание матери по дороге домой, а затем ее угрозы запереть меня до совершеннолетия, если это будет необходимо, чтобы я не пошла по кривой дорожке. Папа, напротив, взглянул с теплой улыбкой, увидев меня, сидящую за кухонным столом в виде комка страданий. И я была так бесконечно благодарна ему за уверенность, что все будет хорошо, которую он дал мне в тот момент. С мамой он поступил абсолютно противоположно. Ее гнев теперь был направлен на него, потому что он всегда был слишком снисходителен ко мне и позволял избегать любых наказаний. В какой-то момент я ушла в свою комнату, но даже сегодня я помню каждое гневное слово, которое слышала из-за двери своей комнаты. Я помню последние фразы, которые мои родители высказали друг другу и в которых я была виновата. Помню, что наблюдала через окно, как папа идет к машине и как он еще раз поворачивается ко мне, подмигивает, а затем садится в машину с улыбкой, которую он отыскал только для меня между всей яростью и скверными эмоциями.