— Если хотите, то — пожалуйста! — внезапно воскликнул Лашеналь. — Даже больше того, я почти не сомневаюсь, — и, подойдя ближе к директорам, он громко прошептал: — это все дела… призрака!
Ришар подскочил на своем месте.
— Как!? И вы тоже!? И вы!?
— То есть, как это «и я»? В этом нет ничего удивительного.
— Ну, еще бы, «ничего удивительного»… конечно…
— Повторяю, нет ничего удивительного, если я так думаю, после того, что я видел.
— Что же вы видели?
— Я видел также ясно, как вижу сейчас вас, черную фигуру на белой лошади, как две капли воды похожей на Цезаря.
— Отчего же вы за ними не погнались?
— Погнался, господин директор, даже кричал, но они так мчались, что я не успел опомниться, как они скрылись в темноте галереи.
Ришар поднялся с места.
— Отлично, месье Лашеналь, вы можете идти. Мы привлечем призрака к суду…
— И гоните конюхов.
— Непременно, непременно… До свиданья!
Лашеналь откланялся и вышел.
Ришар едва сдерживался.
— Господин Мерсье, скажите этому дураку, чтобы он искал себе другое место.
— Он приятель правительственного комиссара, — осторожно заметил Мерсье.
— К тому же знаком со многими представителями печати, — прибавил Моншармэн. — Завтра на нас обрушится вся пресса. И мы же останемся в идиотском положении.
— Ну, хорошо, хорошо, поступайте, как знаете, — согласился Ришар.
В эту минуту дверь внезапно распахнулась и в кабинет, к немалому изумлению присутствующих, влетела, с письмом в руках, мадам Жири.
— Простите, извините, господа! — затараторила она со своей обычной фамильярностью. — Я получила письмо от призрака Оперы, в котором он пишет, чтобы я отправилась к вам, так как вы…
Мадам не успела еще окончить фразы, как физиономия Ришара внезапно изменилась. Он побагровел, глаза его заметали молнии и не находя слов, чтобы излить клокотавшее в нем негодование, он схватил мадам Жири за шиворот и, заставив ее описать полукруг в воздухе, отпечатал на черной тафте её юбки всю подошву своего сапога.
Это произошло так быстро, что мадам Жири не успела даже опомниться, как очутилась за дверью директорского кабинета. Но зато, когда она поняла все произошедшее, весь театр огласился её криками и угрозами. Трое служителей с трудом спустили ее с лестницы и при помощи двух полицейских выпроводили за ворота.
Приблизительно в это же самое время только что проснувшаяся Карлотта в колокольчик позвонила горничной и велела подать себе в постель газеты и письма.
Первым ей бросилось в глаза написанное красными чернилами анонимное письмо следующего содержания:
«Если вы примете участие в сегодняшнем спектакле, вам грозит большое, непоправимое, как смерть, несчастье».