3 — Скажи мне, всегда ли ты черной была?
Быть может, когда-то была ты бела?
— Как пена морская, была я бела,
Как белая чайка, по сини плыла,
Как чайка, что, пены коснувшись слегка,
Уносит ее белизну в облака.
Такой белопенной, молочной была я,
Когда твоя мама была молодая,
Когда ей поднес луговые цветы
Отец твой. И был он моложе, чем ты.
Но много трудней, чем живете вы все,
Он жил, сирота, муталлим медресе
>6.
Пошли на базар продавать вороного,
И вот на плечах у невесты — обнова.
Помазали медом невесте уста:
— Пусть жизнь твоя будет сладка и чиста,
Как нынче сладки твои нежные губки!..
И, как пенно-белые крылья голубки,
Взлетала я в пляске на свадьбе у них!..
Смотрел на невесту влюбленный жених,
Поэт, он забыл о стихах на минуту,
Сидел и молчал, очарованный будто,
На палец мою намотав бахрому...
— Так что ж изменила ты цвет?.. Почему?
— Ах, свадебный пир еще длился в ауле,
А черная весть прилетела как пуля,
Дурное — оно, как на крыльях, спешит:
В жестоком бою был наш родич убит.
На землю чужую, в стране незнакомой
Упал он, погиб он далеко от дома,
И буркой прикрыли его земляки,
А мама печальную песню Чанки
>7Запела о том, как, поверженный, пал,
Вдали от отчизны отважный Батал.
И слезы катились по мне то и дело,
И я все мутнела, и я все чернела...
— Скажи, что еще приключилось с тобою?
Была ли когда-нибудь ты голубою?
— Была... Голубей, чем небесный атлас,
Была я в тот самый торжественный час,
В тот день, для отца твоего незабвенный,
Когда твоя мама с покоса не сено —
Дитя привезла, прошептала, смутясь:
«Хоть сына мы ждали, но дочь родилась!»
Отец твой — а это вы знаете с детства! —
Вдруг весь просиял, точно солнце, отец твой,
Взял на руки дочь, и услышал Хунзах:
«Смотрите!.. Весь мир у меня на руках!
Ребенок! Да есть ли созданье чудесней?!
Да будешь ты, дочка, той первою песней,
С которой встречают весеннюю рань!..»
Купил он для мамы лазурную ткань,
Чтоб маму и дочь обходили невзгоды,
Чтоб не было к дому пути для врага —
По старой примете,
над дверью, у входа,
Прибил он витые бараньи рога.
А мама, лазурной окутана тканью,
На крышу взойдя, источала сиянье,
Глаза ее были синее, чем тот
В Сорренто тобою виденный грот.
— Куда же девалось сиянье лазури?..
— Оно потонуло в печали и хмури.
И может ли рог — хоть витой, хоть какой —
Препятствовать натиску злобы людской?!
Лазурь мою смыло слезою соленой...
Какой только я не была!..