Нигде в музеях вашего портрета
Я не встречал... А где я не бывал!
Вам служат рамой горы снеговые,
Ваш колорит — рассвета колдовство.
О Моны Лизы наши, о Марии,
Вы ждете Леонардо своего!
Что знает мир большой о нашей маме,
Хоть скромных подвигов ее не счесть?
Какой художник
красками, словами
Ее опишет и воздаст ей честь?!
1 Мама! На душе — тяжелый гнет.
Жжет меня раскаянье и давит.
С каждым часом боль моя растет —
Никогда, наверно, не оставит.
Мама!.. В ночь мучительную ту
Я, твой сын, с тобою не был рядом.
Тщетно ты меня искала взглядом,
Уходя во тьму и немоту.
Облегчить твоих не смог я мук,
Долг последний свой не отдал маме
И не смыл горячими слезами
Холода с твоих усталых рук.
И не я в февральскую метель
Провожал тебя в твой путь прощальный:
Был тогда я на чужбине дальней,
От тебя за тридевять земель.
2 Вот так все это и случилось, мама.
Нет, оправдаться я и не берусь!..
...Февраль. Я — в Хиросиме. Фудзияма
Сверканьем льда похожа на Эльбрус.
Я — в городе, где на печальном сборе
Всё горе мира нынче собралось.
Я — в Хиросиме, в эпицентре горя.
Тут смертью все пропитано насквозь.
Как все, и я знавал страданья тоже:
Оплакал братьев, хоронил отца.
Но боль ослабнет раньше или позже.
Лишь боли Хиросимы нет конца.
Тут воздух — самый скорбный на планете,
Тут потускнел от пепла солнца диск...
О девочка! О скорбный обелиск,
Тебя журавлик не спасет от смерти!..
Сюда, на мировое пепелище,
И мы цветы с Кавказа привезли,
В холме, который вырос на кладбище,
И дагестанской горстка есть земли.
Война людей косила без пощады,
На здешнем пепле тысячи камней,
Но обожженный камень Сталинграда
К нему приник всех ближе, всех тесней.
...Толпа безмолвна. А над ней, взлетая,
Так неуместно праздничны, пестры,
Лиловой, белой, красно-синей стаей
Качаются воздушные шары.
— Что это значит? — я спросил несмело.
— Эмблемы смерти,— раздалось в ответ.—
Шары цветные — жертвы прошлых лет.
А знак недавней смерти — шарик белый...
В любой душе — своих страданий повесть.
Все ж заживляет раны человек,
Но если ранена у мира совесть —
Она уже не заживет вовек!
О Хиросима!.. Памятник зловещий!..
Сто тысяч жизней разом кончил взрыв,
И люди стали тенями...
Но вещи
Живут, в обломках ужас закрепив.
Останки обгорелого рояля
Как будто шепчут: «Песня умерла».
Часы в тот миг остановились, встали:
Прервалось время под ударом Зла.
...Средь поля — колокол огромный.
Он
Оповещает речью колокольной
О каждой смерти.
Грозный, мерный звон
Сложился в песню у меня невольно.