— Ты когда-нибудь слышала песню «Eurotrash Girl»?
Рэйн кивает и смотрит на меня снизу вверх.
— В одном куплете поется о том, что парень, находясь в Берлине сделал татуировку розы и кинжала, так что однажды в выходные, когда мы с друзьями приехали на поезде в Берлин на Октоберфест, мы все сделали такие татуировки.
— Ну, я почти уверена, что еще в Берлине он подцепил лобковых вшей. — Рэйн морщит нос и смотрит на меня косым взглядом. — Или это было в Амстердаме?
— Нет, кажется, в Амстердаме он продал свою плазму.
— Точно. — Она усмехается. — И потратил все деньги на трансвестита.
— Это случается с лучшими из нас. — Я пожимаю плечами, вызывая у нее очередной смешок.
— А что за история кроется здесь? — Ее взгляд скользит вниз, к моему локтю.
Я переворачиваю руку, показывая рисунок целиком, и фыркаю от смеха через нос.
— У меня был приятель, который не позволял своему татуировщику и близко приближаться к локтю, потому что где-то услышал, что это самое болезненное место. Поэтому как-то раз мы были вместе в салоне, и пока он набивал татуировку на бицепсе, я нанял другого художника, чтобы он набил мишень прямо на моем локте. Мне просто захотелось побыть мудаком.
Рэйн смеется, и наконец-то улыбка достигает ее глаз.
— Тебе было больно?
— Как суке.
Вода с одежды, лежащей на полу, стекает к моим босым ногам, пока глаза Рэйн пожирают истории, запечатленные на моей коже. Я хотел использовать свое тело, чтобы поиздеваться над ней и подразнить, но вместо этого она читает меня, как открытую книгу. Когда ее взгляд скользит к татуировке, на которой изображен увядающий цветок лилии, я понимаю, что никогда не чувствовал себя более уязвимым.
— А здесь больно? — Она дотрагивается до него кончиком своего холодного пальца и проводит им вниз по стеблю, набитом на моем боку.
— Да. — Я сглатываю. — Каждый гребаный день моей жизни.
Ее брови сходятся вместе, когда она осматривает мою кожу на наличие каких-либо шрамов или отметин. Нежные пальчики скользят по опущенным розовым лепесткам, по одному на каждый месяц ее короткой жизни.
— Лили была моей сестрой. — Я даже не знаю, зачем ей это говорю. Может быть, для того, чтобы она, бл*дь, перестала меня так трогать.
Рэйн поднимает голову, но пальцы не убирает. Вместо этого она прислоняет ладонь к рисунку, закрывая его словно бандаж.
— Мне очень жаль. — В ее больших голубых глазах читается неподдельная искренность, а в голосе слышится боль. И я понимаю, что она не просто мне сочувствует. Она мне соболезнует.
Микроволновая печь снова издает сигнал о готовности, и я не могу быть более благодарным за то, что нас прервали.