— Чем занимался не скажу, уж поймите меня правильно. Потому как подписок на мне, что блох на Барбоске. А срок давности не по всем вышел. — развел руками старик.
— Хорошо, — согласилась я, — а скажите мне тогда вот что. Фамилия Урбонас вам о чем — нибудь говорит?
— Это который Ян Мартынович?
— Он самый.
— Лично не знал. Но слышал. О нем в конце тридцатых все наши слышали. Говорили гнилой человечек был. Осрамился он сильно. Его ведь из Москвы за что поперли? За изнасилование подследственной. Хотя, конечно, и не такое тогда вытворяли. Не бог весть какое это дело. Не скажу, что такое часто случалось, но… Но чтобы вот так, с доведением приказа по управлению до всего личного состава… Раньше такого не бывало. Это ведь не то, что сейчас. Даже допросы, слышал, теперь у вас после одиннадцати вечера запрещены. А мы наоборот все больше днем спали, а ночью работали. Время такое было. — вздохнул Виталий Степанович.
— Виталий Степанович, я понимаю, что времени много прошло, но может какие подробности вспомните. Нам это очень важно.
— А что тут вспоминать? Говорю же лично его я не знал. Мы в разных подразделениях служили. Он — следователем, я — «опером». По службе не пересекались, не довелось. Слышал только, что занимался он тогда профессором каким-то, Каменев, кажется его фамилия. Я, кстати, видел однажды этого профессора, даже за руку здоровался. В августе 37-го. На Центральном аэродроме. Сам Каганович тогда на испытания приехал.
— Какие испытания? — мгновенно сделала я стойку.
— Так самолета невидимого. Неужто не слышали? В интернете сам несколько статей про то видел. Да что говорить, — махнул рукой Виталий Степанович, — такую страну просрали. Американцы когда свой Стелс сделали?
— Ну, официально весной 1990 года. — неожиданно блеснул эрудицией Суходольский.
— Вот! — воскликнул Виталий Степанович, — а я видел наш самолет-невидимку в действии еще в августе 37-го!
— Подождите, — остановила я его, — а какое отношение к этим испытаниям имел профессор Каменев? Он же был историком по образованию и археологом по профессии?
— Вот этого сказать не могу. Не знаю. Но одно помню точно — стоял этот профессор во время того полета рядом с Кагановичем. И не просто стоял. А Лазарь Моисеевич, потрясенный увиденным, все время что-то спрашивал у этого Каменева, а тот отвечал. Было полное впечатление, что профессор, как сейчас говорят — в теме. Да что там Каганович, честно говоря, я и сам дар речи потерял, когда увидел, как этот У-2 сразу после взлета пропал.
— Как пропал? — не поняла я.
— Очень просто. Растворился в воздухе и все. Там еще на подхвате несколько ишачков шестнадцатых