Стеклянный самолет (Костенко) - страница 33

— А остальных сотрудников Каменева? — быстро спросил генерал.

— Он единственный из всех был освобожден буквально через несколько дней после ареста. Все остальные ученые, входившие в группу Каменева, были осуждены к длительным срокам заключения.

— А вы не находите, что это само по себе более чем странно, — генерал остановился и обвел нас тяжелым взглядом. — Их научный руководитель за несколько часов до ареста пускает себе пулю в лоб, все сотрудники оказываются на Лубянке… и в итоге — в лагерях. А Тетерников благополучно возвращается через несколько дней к себе домой?

— Мало того, — продолжила я, — работает в том же институте до самой войны, добровольцем уходит в ополчение. Воюет, судя по личному делу, очень даже неплохо. Получает ранение под Москвой. После госпиталя возвращается в строй и доходит-таки до Берлина. В результате, орденов и медалей — полная грудь. Войну закончил майором. В 1946-м возглавляет вышеупомянутый институт и работает там до 1959 года, ноября месяца. Дальше вы знаете. Экспедиция на Алтай и трагическая гибель.

— Получается, что Тетерников был своего рода правопреемником исследований профессора Каменева? Или они занимались разными темами? — спросил генерал.

— Сейчас, конечно, сказать сложно, ведь документов никаких не осталось. Да и из сотрудников Каменева, я проверяла, никто из лагерей так и не вернулся. Таким образом, Тетерников — единственный уцелевший тогда, сами знаете, какие были времена. Конечно, понятно, что, учитывая интерес профессора к древнему щиту, найденному Каменевым, можно предположить, что Тетерников после войны продолжил работать над темой Каменева. Просто мы не знаем пока, что это была за тема. Как вы помните, перед последней экспедицией Тетерников забрал из своего кабинета все до последней бумажки. Куда он это все дел — большой вопрос. Но без этой информации у нас ничего не получится. Нам нужно хоть от чего-то оттолкнуться, — пожала я плечами.

— Ну хорошо, — генерал встал и стал нарезать круги по кабинету. — Давайте с самого начала.

— Лейтенант! — во все горло гаркнул капитан Урбонас, пошатнувшись, встал из-за стола и, смахнув на пол ополовиненную бутылку водки, направился к двери. — Лейтенант! Зэка номер 579 ко мне! Срочно!

— Товарищ капитан, вы бы прилегли отдохнуть, — сочувственно глядя на начальника, проговорил заглянувший в дверь лейтенант. — А 579-ой тоже дали бы отдохнуть хоть одну ночь. Живого места же уже на ней нет.

— Я сказал: зэчку эту ко мне немедленно! А то я тебя самого раком поставлю! — лейтенант молниеносно исчез за дверью. — Урбонас нетвердым шагом подошел к криво висевшему на дощатой стене пыльному и мутному зеркалу. Поскреб щетину на подбородке. Из зеркального сумрака на него смотрел осунувшийся неопределенного возраста субъект с темными сизыми мешками под опухшими от пьянки глазами, давно превратившимися в щелочки. Капитан размахнулся и со всей силы шарахнул кулаком по стене. Зеркало качнулось и рухнуло на пол, с тонким звоном разлетевшись на тысячи осколков. Урбонас с досады пнул кучу темного, скрипнувшего под его сапогом стекла и обернулся на скрип двери. Лейтенант быстро впихнул заключенную в комнату и торопливо выскочил наружу. Та, еле удержавшись на ногах, остановилась на пороге. Урбонас молча разглядывал вошедшую, будто видел впервые. Слегка наклонив голову вперед, он чувствовал, как сильнейшее желание, как всегда, начинает зарождаться где-то в районе паха и затем стремительно, жгучими нестерпимыми волнами-толчками охватывает все тело, заставляя огнем полыхать лицо. Мышцы наливаются необыкновенной силой, а в груди разрастается что-то дикое, заставляющее полностью терять контроль над собой. Маленькое слабое существо стояло в дверях перед ним, и он упивался полной и безраздельной властью над этой женщиной. Над женщиной, из-за которой рухнула вся его карьера, полетели псу под хвост такие сладкие и, казалось, легко достижимые мечты. Вся его жизнь съежилась из — за нее до этого маленького пятачка убогой Мыюты. Вечно заснеженной и морозно-колючей. Как он ненавидел это место с его вечным пронзительным скрипом раскачивающихся на ледяном ветру тусклых ржавых фонарей, длинными рядами заиндевевшей колючей проволоки и убогой колченогой деревянной вышкой с пулеметом посреди сугробов плаца, по периметру которого стояли занесенные снегом почти под самую крышу деревянные бараки! Урбонас встряхнул головой. Сейчас он повалит эту женщину на пол и будет долго бить ногами. В живот, в пах, в голову! Пока не схлынет с него лютая ненависть. Капитан сделал шаг вперед. Нет, несмотря ни на что, эта маленькая, но стойкая женщина уже не боялась его. Время, когда она боялась его, буквально цепенея от ужаса, прошло. Это было давно. Несколько лет назад. Когда он первый раз допрашивал ее на Лубянке. Тогда они, молодые здоровые мужики, куражась, изнасиловали ее, беременную, по очереди. Но только сейчас он отчетливо понял, что тогда она боялась совсем не за себя, а за своего еще не родившегося ребенка. А сейчас страха в ее глазах больше не было. В них светилась только ненависть. Лютая и страшная. Он вдруг понял это совершенно отчетливо. Она не боялась его. Его, который мог в одно мгновение лишить ее жизни, и она, подобно многим, могла превратиться в маленький снежный и безымянный холмик на окраине этой самой вьюжной Мыюты. И тогда она уже точно никогда не увидит свою дочь. Он вспомнил, как сам приехал в тюремную больницу и буквально вырвал из ее рук маленький теплый сверток, тут же зашедшийся громким плачем. Как вез это насквозь пропахший мочой орущий комочек в Дом малютки НКВД и с облегчением сдал неприветливой нянечке в засаленном белом халате. И сразу почувствовал, как будто целая гора свалилась с плеч. Не зря все — таки говорят, — подумал он тогда, — что палач и жертва испытывают к друг другу ни с чем не сравнимые чувства.