А может быть, сойду с ума я.
Или уже сошёл.
Нигде не сказано, что деревяшка не способна обезуметь.
7
Никола Можайский оказался прав: ближе к вечеру засов загремел, дверь открылась, и в камеру зашёл человек. Постарше меня, повыше ростом. Лица я не разглядел: лампочка над дверью светила прямо из-за его спины.
Он подождал, пока дверь закроется, и уверенным баритоном возвестил:
– Вечер в хату!
Я промолчал, продолжал лежать – руки за голову.
Новосёл занял шконку напротив и заполнил пространство разнообразными звуками, сопением, кряхтением, вздохами, продуванием зуба и – себе под нос – ругательствами.
Чиркнул спичкой, задымил сигаретой.
– Что, братуха, – спросил он, – давно ты тут?
– С утра, – ответил я, продолжая смотреть в потолок.
– И как ты тут целый день выдержал? Хлоркой же воняет. Менты, суки, травят нас, как будто мы тараканы.
– Попросись в другую камеру, – посоветовал я.
Он засмеялся.
– Ну ты даёшь! Первоход, ага? Чтоб я у ментов чего-нибудь попросил? Да лучше сдохну. Меня Володя звать, кстати.
– Антип, – назвался я.
– Что за имя такое, Антип? Давно не слышал.
– Греческое. Означает – “тот, кто не боится идти против”.
– Не боишься быть против, – с уважением сказал Володя. – Интересно. За что закрыли тебя, Антип?
– За поджог.
– С жертвами?
– Не знаю. Вроде, нет.
– А чем занимаешься?
– Лежу и думаю, – ответил я.
– Да не, ты не понял. По жизни – что делаешь?
– Работаю. По деревяшке. Столяр-краснодеревщик на “Большевике”.
Володя оживился.
– А! У Пахана на фабрике! Так я ж его знаю! У меня брат с ним вместе сидел. Гнилой он на всю голову, этот ваш Пахан. Коммерсант, за копейку маму продаст.
Я понял, что отмолчаться не выйдет, и сел.
Мой сосед улыбался толстыми губами, лицо гладкое, розовое, скопческое, зато глаза – как с картины, ярко-голубые, с искрой, бесстрашные и бесстыдные. Куртку он положил себе под зад, пачку сигарет – рядом с собой, а других вещей я не увидел.
Курил жадно, но дым вежливо пускал через угол рта, в сторону и вниз.
– А тебя за что? – спросил я.
– Да так, – ответил он, обнажив жёлтые крупные зубы, – по старым делам. Востряк меня не любит. Как кто в городе хату ломанёт – так он сразу ко мне. Я ж всю жизнь по воровской. Помнишь, у нас историка замочили? Менты меня первого под пресс поставили.
– Помню про историка, – сказал я. – Только, говорят, вора не нашли.
– Кто говорит?
– Застыров, – ответил я. – Он мой земляк. Кое-что рассказал.
– Застыров – твой земляк? – уточнил синеглазый Володя. – Что ж он тебя закрыл, если земляк?
– У него спроси.
Улыбка синеглазого сделалась шире, глаза, наоборот, сузились.