– Не знаю, – ответил я, глядя в синие глаза. – Застыров мне ничего такого не говорил. Так, два-три вопроса задал, а я ему ответил. Может, было золото, а может, бриллианты. А может, тот, кто ограбил, думал, что они есть, а на самом деле не было. Ты крадун – тебе видней. Мутная история. Если хочешь знать моё мнение – это сделали не местные. Тот ограбленный историк – он же тоже вроде был не местный. Он к нам в город недавно из Москвы переехал. Кто его тут знал? Я не знал. Ты, наверное, тоже не знал.
Володя выслушал меня, ловя каждое слово и ёрзая.
– Вот, братан, – вскричал он, – ты в масть попал! Сто пудов так и было! Москвичи приехали, гастроль отработали, говна на лопате поднесли, а местную пацанву подставили! И растворились в тумане! За это их никто не любит. Никто из наших никогда бы в такую тухлую тему не полез!
– Согласен, – мирно ответил я. – Москвичей нам тут не надо. От них одни проблемы.
– Сто пудов! – продолжал шуметь Володя, возбудившись и закуривая вторую сигарету. – Вот ты – краснодеревщик, а соображаешь лучше профессора! Почему ты, если приехал из Москвы в город Павлово, да ещё привёз с собой золотые ништяки, – почему ты, историк, ёб твою мать, свой дом не охраняешь? Собаку себе заведи, дятел! Южнорусского волкодава! А лучше бурят-монгольского! И спи спокойно! Нет! Он думает, что ему в Павлово, как в Париже, мёдом намазано в три слоя! От этого все проблемы!
Он ещё что-то выкрикивал, окутываясь дымом, но я уже совсем от него устал, и стал думать, как отвязаться, и быстро придумал.
– Извини, – сказал, – на дворе вечер, мне молиться надо.
Володя потух.
– Верующий?
– Ага, – ответил я. – А сейчас пошла Страстная неделя, строгий пост, ругаться нельзя, а только о ранах Христовых размышлять. Ты уж меня не беспокой, ладно?
– Ясный пень, братан, – сказал Володя, смешавшись; видно было, что он хотел ещё поговорить, ему казалось, что он меня едва раскочегарил, а тут такая незадача.
Под его взглядом я полез в свою сумку, вытащил завёрнутый в чистый плат образок Казанской Божией Матери и компактный, в ладонь, молитвослов. Удобно сел по центру кровати, подогнув ноги, а образок утвердил в изголовье. На соседа не смотрел, сделал вид, что забыл про него, хотя на самом деле забыл далеко не сразу, только минут через пять.
Когда подходишь к молитве – мирское отодвигается не одномоментно. Нужно потратить время, нервные, душевные усилия. Последним чувством было злорадное торжество: что, братан, ты не был готов, что я повернусь к тебе спиной? А ничего не сделаешь. Молитву уважают даже самые гнилые и тёмные урки. В этом их слабость.