От неё шёл дикий, неприятный запах горелого жира, и вся она, извлечённая из земли, напоминала обгоревший труп; я даже перекрестился. Пришлось подождать, наблюдая издалека, пока моя приятельница Зинаида проследует в обратном направлении, уже с полными баклагами.
При свете дня я внимательно осмотрел статую и остался доволен: огонь её не повредил. Жир весь выгорел, и кое-где по поверхности пошли коричневые пятна, но их, я знал, легко можно содрать наждаком.
А вот перетаскивание фигуры оказалось проблемой: слишком велика тяжесть, – и мне пришлось провернуть целую технологическую операцию: подогнать “Каравеллу” ближе, обвязать фигуру тросом и выволакивать, осторожно и помалу, чтоб не отломилась голова, потом оторвать от забора доски, собрать из них трап – одним концом в багажный отсек, другим в землю, – и заволакивать груз по трапу, и притом оглядываться: Зинаида по пути обратно могла встретить других соседей, а они, прослышав о моём возвращении, обязательно заявились бы посочувствовать от чистого сердца. К счастью, никто не пришёл, и я спокойно довёл работу до конца; заровнял яму в лесу, замёл следы, а фигуру, надёжно упокоенную, укрыл брезентом, и ещё отдельно положил тряпку под голову. Голова сидела крепко.
Не медля ни минуты, сел за руль и погнал прочь.
Я сильно рисковал. Повстречайся мне сейчас Застыров – он без дискуссий запер бы меня обратно в КПЗ, а статую изъял, и догадался бы обо всём. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: голова та самая, краденая.
Напряжение не отпускало, пока не выехал на прямик до Москвы. Тут выключил телефон и открыл окна, чтобы холодный дорожный ветер меня успокоил.
Много всего натворил, да. Но с пути не свернул, а главное – всё, что сделал, сделал не для себя, а для своих любимых собратьев, и ещё для одной девушки.
Она, конечно, меня простит. Хорошие люди умеют прощать. Прощение – такой же естественный процесс, как дыхание.
11
1992
В середине осени Читарь вызвал меня телеграммой, указал адрес: село Дальнее Владимирской области. Телеграмма начиналась со слов “дядя встретил племянника” – условный сигнал, шифр, означающий: найден ещё один истукан.
Между тем православные в тот год чувствовали себя неуверенно. С одной стороны, великое отъединение церкви от власти прекратилось: красные антихристы, когда-то грабившие и взрывавшие храмы, неожиданно побратались со священством и с огромной помпой вместе отметили тысячелетие крещения Руси. Вроде бы народ возвращался к Богу, и бывшие секретари обкомов теперь отстаивали службы, крестясь и припадая к образам. Тогда ещё не говорили “переобулся в воздухе”, говорили – “перекрасился”. С другой стороны, сама отчизна как будто позабыла о своих детях. Деньги обесценились, телевидение ежедневно сообщало о катастрофах и погромах. Кто вчера был сыт – сегодня ложился спать голодным, кто вчера надеялся на Бога – сегодня пошатнулся в вере или даже отпал от Церкви. Она предлагала, как всегда, терпеть и не впадать в уныние, однако матери не могли объяснить своим детям, что это такое: дети хотели есть, матери тоже.