– Как и ты, – ответил я. – Как и все мы.
– Тогда привыкай, брат, – сказал Читарь. – Привыкай.
Мы расстались, я уехал на Киевский вокзал, Читарь – на Белорусский.
Мастерскую Ворошилова я больше не посещал. Куда подевался истукан, вывезенный нами из села Дальнего, – так и не узнал. Возможно, его подновил какой-то другой реставратор. Возможно, его, восстановленного, ярко раскрашенного, продали во Францию, или в Америку, в коллекцию какого-нибудь богатого чудака, за пять тысяч баксов, или за семь.
Я не задавал вопросов. Было очевидно, что для продвижения карьеры Ворошилову требуются деревянные фигуры – как доказательство успешного результата, и не одна или две – может быть, десяток. То есть мы, истуканы, должны были пожертвовать несколькими нашими сородичами, чтобы Ворошилов продолжал поиски.
Кто-то сильный и умный – возможно, лидер нашего народа (а ведь у нас, конечно, есть лидеры) – позволил историку Ворошилову действовать так, как он хочет.
Я давно понимал, что наша организация – разветвлённая и влиятельная. Я смутно, неуверенно осознавал это в восьмидесятые годы, когда ещё работала старая, советская система, но когда начались девяностые, когда повсюду заревел циничный и хохочущий капитализм, – я сообразил, что деревянный народ силен и непобедим.
В царствование Петра Алексеевича нас было – единицы. В царствование Александра Павловича – десятки. В XX веке – тысячи.
Поиск новых и новых братьев и сестёр продолжался непрерывно, неустанно, повсюду.
Нами управляли лидеры – сокрытые, мощные персоналии.
Лидерам подчинялись носители знания, мудрецы, способные силой слова обращать дерево в подвижную плоть, такие, как Читарь, – их количество мне неизвестно.
Секреты священной силы, вдыхающей жизнь в деревянных существ, были доступны только узкому кругу умнейших. Про эту силу мне было известно мало: она есть Невма, Святой Дух, любовь Отца, она скрыта внутри самой фигуры, молитвенная сила, состоящая из надежд, просьб, из любви, из пережитых страданий, из духовной работы, из того, что шепчут люди, припадая лбом и губами к святому образу. Эту силу следовало просто освободить, как освобождают из тюрьмы узника, – и тогда истукан поднимался.
Ниже в иерархии располагались такие, как я, – умельцы-реставраторы, способные сопрячь буковые руки с буковым телом, дубовую голову с шеей, ноги со спиной. Таких умельцев ценили, уважали, но не считали уникальными – их было достаточно.
На четвёртой ступени пребывали рядовые истуканы, спрятавшиеся меж людей, неприкаянные, ожившие либо с помощью молитв, либо самостоятельно, уцелевшие кто как сумел, абсолютно разные, с разными судьбами. Найденные в Иркутске вели себя иначе, чем найденные в Барнауле.