Они потоптались у калитки, поговорили о чём-то меж собой, далее Застыров перелез через забор – умело, он был деревенский парень и через разные заборы перемахивал сотни раз, – открыл калитку с внутренней стороны; вторглись во двор, держа автоматы наизготовку.
Стали долбить в дверь, сначала кулаками, потом и ногами даже. Звуки ударов достигали и подвала.
– Пора, – сказал я.
В углу подвала наклонился к полу, потянул кольцо, поднял крышку люка: то был схрон, последнее и тайное убежище, яма в холодной земле, полтора метра глубиной, достаточная, чтоб в ней укрылись трое, а если потесниться – то и четверо.
Наверху уже ломали дверь, дом сотрясался от ударов. Но дубовую входную дверь я изготовил с той же любовью и с тем же тщанием, что и деревянную фигуру Параскевы.
В этом был весь секрет: всё, что делаешь руками, делай с одинаковой любовью.
Вдвоём мы сняли с верстака Параскеву, скользкую от жира, – и спустили в схрон.
Я вспомнил про малую фигуру, подхватил её на руки и тоже отнёс.
Читарь взял с табурета полупустой пакет с кровью, вздохнул.
– Жалко. С таким трудом добыл.
– Себя пожалей, – сказал я. – Иди лезь, прячься. Яма надёжная, два слоя огнеупорного асбеста.
Читарь без возражений спустился в схрон.
Сверху доносились удары. Как я и предполагал, они одновременно пытались выбить дверь и выломать ставни, проникнуть если не обычным путём, то через окна.
Вытащил канистры с бензином на середину подвала, на всех четырёх открыл крышки, опрокинул. Бензин захлестал из стальных горл.
Жаль было губить созданное. Дом и подвал служили мне верой и правдой больше тридцати лет. Возможно, лучший дом из всех, мною построенных, сухой, лёгкий, красивый дом, в красивом тихом месте, уютный, удобный, а ещё удобнее – подвал и мастерская.
Посмотрел на стены, на полки: рядами лежали и висели ножи, стамески, топоры, напильники всех видов, долота, киянки, рубанки, фуганки, шерхебели, коловороты, наборы свёрл, пилы, ножовки, лобзики, оправки, точильные камни, циркули и прочий измерительный инструмент, а на других полках – электрические машины, шлифовальные, сверлильные и всякие, какие только можно купить за деньги.
Отяжелевший, придавленный душевной болью, очень человеческой, я положил на верстак свой телефон, осенил себя крестом, осторожно поставил на пол, уже сплошь залитый бензином, три свечных огарка, догоревших до самой пятки, и спустился в яму.
Задвинул за собой крышку. Пока возился – несколько раз толкнул коленями Читаря, и тот, ни слова не сказав, подобрался весь и отполз, в тесноте схрона, чтоб мне не мешать.