Если два часа назад главным был он – втирал жир, произносил слова, – то сейчас мы поменялись местами: теперь основную работу делал я, а он только помогал.
Едва задвинул крышку – наверху грянуло, заревело пламя. Словно выдохнул сказочный огнедышащий змей.
Мы лежали, прижатые друг к другу, двое оживших, одна неожившая, твёрдая, холодная, и последняя, четвёртая, маленькая, взятая из жалости.
– Всё предусмотрено! – крикнул я Читарю. – Пол в подвале – каменный! Полки, верстак – всё из металла! Облицовка на стенах негорючая! Огонь будет сильным, но весь пойдёт вверх! На то он и огонь, он тоже на небо хочет, как и человек! Сначала загорится потолок, который – пол в доме! Потом – сам дом!
– Не боись, – ответил Читарь, – я горел раз десять, может, и больше. Перетерпим!
Меж тем нас окутала удушливая вонь сгорающего пластика: горели провода, горели корпуса электрических машин. Дышать было невозможно – да, в общем, уже и не нужно, и я перестал дышать, закрыл глаза. Сверху накатывал ядовитый смрад, снизу охлаждала сырая земля, апрельская, ещё дремлющая в зимней студе.
Лютый жар погладил меня по лицу и телу, дохнул гибелью, но тут уже ничего нельзя было поделать, только терпеть.
В метре надо мной бушевал огонь, у него был свой голос: надсадный, похабный, смертный рёв, как будто сам Сатана выбрался из геенны и теперь хохотал от восторга и утоляемого голода.
3
1812
Когда стало известно о вторжении в Россию французского императора Бонапарта, я решил добровольно рекрутироваться в армию; засобирался всерьёз. Конечно, убивать людей – великий грех. Но речь шла о гибели Отечества. Мне казалось, что не только я – все наши деревянные собратья должны сделать то же самое. И не просто пойти в солдаты, но и образовать особый полк из неуязвимых воинов, выполняющих самые сложные задачи. Вражеские пули, штыки и даже артиллерийская картечь не наносили нашим телам существенного урона. Усталости мы не знали, от холода не страдали, в пище не нуждались.
В то время опять явился ко мне Читарь: угадал мои намерения.
Я жил в Богородске, в пятидесяти верстах от Москвы, если идти по Владимирскому тракту. Мне исполнилось девяносто лет, но выглядел я точно так же, как и при рождении. Делал мебель, шкафы, столы, кровати, но основной барыш получал от торговли кругляком. Богородский край – болотистый, дерева хорошего мало, а я привозил отменный крепкий лес, дубовый кругляк, брал его в Нижнем. Дуб – дерево теплолюбивое, окрест Москвы растёт плохо, вот я этим и пользовался. Жил очень тихо, отай, потому что никакого документа не имел. Вырученные от торговли деньги не тратил, прикапливал, бумажка к бумажке, и, честно сказать, мне это нравилось. Если тебе не грозит ни старость, ни смерть – копить легко и интересно. Десять лет – пятьсот рублей, двадцать лет – тысяча. Деньги я не любил, но понимал их необходимость, а ещё вернее – их власть.