обретем дыхание, добавим энергию, сотворим из ничего) существует почти всегда. Откровение – это потустороннее явление, но оно реализуется в человеческом времени и пространстве. Человек знает, что откровение подразумевает жизненно необходимое, т. е. свет, хлеб и воду. Субстанциональная реальность этого чувственного проявления божественного выводится из онтологии мифического.
Постоянно обновляются культурные общие понятия, архетипы – смысловые единицы символического языка мифа. Поэтому помимо символов, отвечающих трансцендентному прототипу (так называемому небесному архетипу), и символов центра мира, как точки единства имманентного и трансцендентного (axis mundi), существуют и символы повторения архетипических жестов (imitatio Dei) в центре мира[82].
Мифический опыт, цели и ценности направлены негэнтропийно. Однако нуминозного опыта нет в набожности, приобретенной воспитанием. Иными словами, несмотря на то, что содержание этого опыта закреплено в человеческом сознании вплоть до формирования языка благодаря многочисленным духовным, культурным и цивилизационным традициям, нуминозное содержание со временем теряется, приобретая светский характер. Следовательно, на нуминозный опыт влияет энтропия цивилизации и культуры. Вне нуминозных связей все элементы бытия теряют интегральное смысловое содержание, превращаясь в редуцированные понятия. Иными словами, без решения вопроса энтропии любое знание теряет смысловое содержание. Законы природы требуют добавлений.
Стремление приблизиться философски к тайне энтропии на самом деле является попыткой глубоко понять нуминозный опыт, а нуминозная субстанция, касающаяся нас в той или иной мере, одновременно идеальна и материальна. Если речь идет об абсолютной истине, то нет ни чуда без материи, ни материи без чуда. Путь к новой свободной энергии требует одновременно четкой логической последовательности и спонтанной изобретательности.
В мифическом начале все живое имеет свое смысловое содержание, потеря которого равносильна смерти, или, вернее: абсолютная смерть равнозначна потере высшего смысла. Вне божественного и святого ни человек, ни природа не существуют в подлинном смысле слова. Но если подлинное существование невозможно без смысла, а в смерти смысла нет, то негэнтропийному разуму стоит расстаться с простой имманентностью, сколь глубока и креативна она бы ни была. С другой стороны, укоренившись в материи, такой разум не может сосредоточиться исключительно на трансцендентности. Единство идеального и материального обретает свой полный смысл в диалектической негэнтропии. Лишившись святости, человек остается без рода, без закона, без огня, без возможности распознавания сверхъестественного в естественном. Лишенный материи, человек лишен естественной рамки своего существования, где он обретает возможность противостоять энтропии