– Тебе обязательно спрашивать?
Что, черт возьми, это должно значить?
– Учитывая, что я спрашиваю… да.
Долгая пауза. Плохой знак. Однажды я напишу научную работу по истории долгих пауз и задетых чувств, которые следовали за ними в двухстах процентах случаев. Это было совсем как в тот раз в десятом классе, когда я побрил голову с одного бока и спросил Райана, как выгляжу, когда пришел в школу на следующий день.
Только нынешняя пауза длилась и длилась, и – о боже! – она поранит очень глубоко, верно? На хрен их! Ходатайствую о том, чтобы не допускать их в социальных взаимодействиях.
– Сам знаешь…
Нет. Но вот-вот узнаю, правда?
– Как бы… большая часть школы поняла, что ты – гей.
– Ого. Интересно. Я не встречал большую часть школы, поэтому не в курсе, почему они уже сделали такой вывод.
– Но…
Я знал, к чему он ведет. Ничего страшного тут не было. Неважно. Не то чтобы это была государственная тайна. И слушайте, если народ догадался, то я уже избавился от необходимости обсуждать свои сексуальные предпочтения с людьми, которые даже не представляют, с чем я люблю есть сэндвичи: с ветчиной или с арахисовой пастой. Для справки: я люблю и с тем и с другим одновременно.
– Ну и что? – спросил я. – Значит, поэтому тебя не должны со мной видеть? Я заразный? Наверное, это многое бы прояснило.
Вероятно, такое объяснение выиграло бы приз за креативность. «Прости, я перестал тебе писать, потому что моя гейская наклонность оказалась временной. Почти как отравление».
Вздох Уилла в тесном пространстве был особенно громким и едким. От клаустрофобии, пожалуй.
– Поэтому парни ведут себя как уроды. Это их бесконечная шутка. Во время обеда они постоянно треплются о том, как свести кого-то из ребят с тобой.
Ха. Хотелось бы мне заявить, что спустя столько лет после признания в своей ориентации и примирения с самим собой, гомофобией и всем остальным я смогу от этого отмахнуться. Но мне стало больно. И так (хотя бы немного) бывает всегда, когда знаешь, что люди говорят о тебе не особо лестные вещи. Но я здесь совсем недавно, а у учеников уже сложилось мнение обо мне? И Уилл в этом участвовал? Он хотя бы пытался меня защитить? Или он смеялся вместе с дружками?
– Ага, – сказал я плоским голосом.
– Я к их шуточкам не присоединяюсь, – быстро добавил он.
Но ты их и не останавливаешь?
Вдруг я засмеялся. Смех брызгал, как кровь из свежей раны. Наружу, наружу и наружу.
– Что смешного?
– Мы в чулане.
– Послушай, я не хотел…
– Ты затащил меня в чулан ради разговора. Ты специально так сделал? Невероятно.
– Я не… – выдавил Уилл, а потом, вероятно, до него дошло. – Серьезно, Олли? Очень по-взрослому.