Мама сказала: «Сначала я очень испугалась, а потом у меня сжалось от боли сердце. Я поняла, как виновата перед тобой, что оставила тебя на попечение сумасшедшей. И поняла, что исправить уже ничего нельзя».
А Дина, хотя была уже и тетя в танцевальной студии, и юбка с наставленным поясом, все-таки еще не до конца понимала, что с ней не так. В аэропорту, увидев маму в толпе, она рванулась к ней всем своим неуклюжим, толстым телом и, кажется, как раз в эту секунду поняла, что с ней случилось что-то невероятно страшное. Мама бежала к ней навстречу, но в глазах ее Дина читала страх и как будто видела свое ужасное отражение. Наконец они добежали друг до друга, Дина обхватила маму руками, уткнулась ей прямо в живот, в ситцевую рубашку, которая пахла, конечно, мамой, мамиными духами. Она стояла так, уткнувшись в мамино тело, прижавшись к ней всем своим и почему-то не могла поднять на маму глаза. Дина как будто ждала, что сейчас в одно мгновение все изменится и станет как раньше: она станет легкой, звонкой, веселой девочкой, которая не умеет ходить пешком, а только подпрыгивает на ходу, переменяя ножки; ждала, что окончится оцепенение, в котором она жила почти год и так устала быть бессмысленной деревяшкой, куклой с отверстием виде рта, в которое бабушка запихивает и заталкивает еду…
Дина ждала чуда… И, наверное, это чудо могло бы случиться, если бы у мамы нашлись в тот момент слова. Если бы мама сказала, что она любит свою маленькую девочку, если бы мама прижала ее покрепче. Но она молчала, даже как будто слегка напряглась, когда дочь ее обняла.
Дина наконец подняла голову и посмотрела на маму и снова увидела в ее глазах страх и… Ей показалось? Или правда так и есть: отвращение? Страх и отвращение? Боль и отвращение? Ужас и отвращение? Дина – маленькая, ни одно из этих чувств словами она назвать не могла, но чувства ей не лгут: мама ее боится, и, кажется, маме неприятно к ней прикасаться?
Большая Дина смотрит на свою толстую расстроенную физиономию на фотографии и думает о маме. Может ли она сейчас простить ее за этот год? Если бы мама тогда смогла понять ее страдание, если бы захотела поговорить о том, что с ней случилось. Все, все бы в жизни Дины могло сложиться иначе. Но мама не смогла, не захотела, не нашла в себе сил. Она и сейчас делает вид, что никакой проблемы у Дины нет: просто она слишком озабочена своей фигурой. Просто. Слишком. Озабочена.
И все сложилось как сложилось.
* * *
Опять фотография: мама хохочет, толстая Дина сидит на скамейке, насупившись и глядя себе под ноги. На фото не видно, но Дина знает: рядом со скамейкой лежат ролики. Минуту назад она сняла их со своих толстых ног. Это воскресный день примерно через месяц после возвращения родителей. Папа тоже сидит на скамейке и тоже хохочет. Родители решили научить дочку кататься на роликах («Надо двигаться побольше, и пузико пропадет», – так папа сказал). Дина на ролики встала, даже немножко проехалась, держа папу за руку, а потом начала терять равновесие, испугалась и рухнула вниз всем своим неловким, грузным детским телом… Больно не было, но было обидно до горького вкуса во рту, до сухих, кипящих в глазах слез. Непонятно как, но ни мама, ни папа не видят ее страданий, не замечают ужасной душевной, а не физической боли, от которой корчится их восьмилетняя дочь. Они не видят, а фотоаппарат заметил, запомнил и оставил для Дины этот снимок: чтобы помнила она.