— Куда отец мог перепрятать треклятую побрякушку? Замок большой. Не в саду же закопал, в самом деле.
— Сад — место крайне ненадежное, — протянула Лизетта хмуро и зевнула. — А твой отец — не дурак, хотя человек неприятный и вспыльчивый.
— Что есть, то есть, — согласился Гастон горько. — Удивительно, что бить меня передумал.
— Не передумал. У него что-то рукой стряслось. Он сам удивился.
— С рукой?
— Ага. Замахнулся и… хм… будто змея ужалила. Может, на тебе какая защита? Ну, после встречи с чародейкой?
Гастон почесал затылок.
— Нет, Кара со мной ничего не делала. Только… — он примолк, вспомнив, что Огонёк ведать не ведает о подарке чародейки.
Лизетта охнула. Посмотрела на грудь Гастона, где под рубашкой скрывался медальон с буквой «У».
— Вот черти… — она вскочила. — Пойдем по замку прогуляемся.
— Еще не нагуля…
— Нет! — Лизетта схватила мужа за руку и потянула к выходу.
Огонёк не возразила против «бегства». Если что и заподозрила, вида не показала. Зевнула, взяла со стола большущее красное яблоко и устроилась с ногами в освободившемся кресле.
— Что за блажь очередная? — возмутился Гастон, когда Лизетта протащила его через три коридора и толкнула в темный угол.
Она огляделась и возбужденно зашептала:
— Это медальон! Медальон! Шкурой коровьей клянусь! И чешуей драконьей!
— Чего?
— Медальон тебя защитил, бестолочь! — Лизетта хотела ткнуть мужа в плечо, но передумала, вдруг медальон отреагирует. — Отец не смог ударить. Сам пострадал!
— Угу. Помнится прежних владельцев — Пенетьери — побрякушки не уберегли.
Лизетта пожала плечами.
— О гибели императорской семьи ходит много легенд. Теперь не разберешь, что правда, а что вымысел. Много воды утекло. Может, их враг — министр — нашел способ временно обезвредить медальоны, или же они не сработали по другой причине.
— Но… — начал Гастон и примолк.
А ведь дело жена говорит. Тем более, на шее медальон удачи. А счастливое избавление от родительской экзекуции вполне можно назвать везением.
— Интересно, какой из трех… в смысле, из двух медальонов у отца?
— Власти, — без раздумий ответила Лизетта. — Сам посуди, папеньку твоего все боятся. Даже герцогиня задрожала, едва он глянул. Сама сегодня видела. А что в нем страшного? Ничегошеньки! Обычный дворецкий. Не хлюпик, конечно, но и не богатырь.
— Но…
— Ты хоть раз пошел против его воли? Трясешься осиновым листом, ноги позволяешь об себя вытирать. Однако не постеснялся с моим папенькой — императором — пререкаться. Обычно языкастый до невозможности, а собственному отцу готов и одну щеку для удара подставлять, и другую.