– Чьем далше в лэс, тьем болше дров, – радостно подхватил Веллингтон, разучивший благодаря Воронцову несколько союзнических поговорок. К стыду графа, не все приличные. – Баба с восу, кобиле лехче. Кстати, о дамах. Вы везете в Версаль целых пять молодых леди. Которая из них ваша? Или еще не решили, кто больше нравится?
Вообще-то это был не джентльменский вопрос. Но Михаил затруднился ответить по другой причине. Он как раз знал, кто больше нравится, но никак не мог бы назвать Лизу «своей». А кроме того, даже упоминание ее имени показалось ему неуместным и вогнало в род смущения. Почувствовав, что друг сердится и сам не находит этому причины, Веллингтон – несмотря на внешнюю грубоватость, человек проницательный – поспешил вернуть разговор к безопасной теме:
– Так вот, Майкл, стоило мне отреставрировать картины, вбухать деньги, и немалые, как пришло письмо от его испанского величества, который, видите ли, благородно отказывается от своей коллекции и уверяет: то, что взято на саблю – суть военный трофей. Теперь все эти испанцы, голландцы, итальянцы и прочие оборванцы – моя собственность. Повезу в Англию. Может, стоит показать их как-то? Честное слово, неприлично смотреть одному.
– Устройте салон. Как в Лувре, – отозвался Воронцов. – Ну, не такой большой, конечно. Разместите в нескольких залах своего особняка и пустите людей. Вас превознесут как покровителя искусств.
– Было бы неплохо, – кивнул герцог. – Репутацию не купишь. Я собираюсь по возвращении домой заняться политикой. Смертельно надоела эта пронырливая сволочь! Ничего ни в чем не смыслят. На пенни нет совести. А всюду лезут. Всеми хотят командовать. Политики – худшие люди на свете. Если бы Бонапарт не пошел в политику, был бы прекрасным артиллеристом.
Михаил не стал уточнять, что из Наполеона и император вышел ничего. Двадцать лет Европу трясло. Еле-еле повязали дьявола.
– Его испортила революция, – философски заметил Веллингтон. – А я решил баллотироваться в парламент. От тори. Ваш отец всегда поддерживал консерваторов. Буду рад с ним проконсультироваться по приезде домой. Так какая из этих очаровательных дам имеет шанс стать его невесткой? – Артур лукаво заулыбался. – Порадуйте старика.
Воронцов отшутился и, так и не произнеся имени мадемуазель Браницкой, покинул герцога, чрезвычайно довольный собой. Он был рад, что картины остаются у Веллингтона. Заподозри кто-нибудь подлог, и скандал смешал бы имя английского командующего с грязью. Хотя сам Артур не был ровным счетом ни в чем виноват. Не мог же он предотвратить покушение на себя!