В самом начале войны поручик Казначеев служил адъютантом у генерала Балашова и находился в Ставке государя в Вильно. При известии о том, что Наполеон форсировал Неман, войскам приказано было отступать к реке Дриссе. Главная квартира с обозами, канцеляриями и толпами свитских дармоедов потянулась туда же. Саша, влачась в суматохе с остальными, и помыслить не мог, что увидит грозного повелителя французов всего через день.
Император призвал Балашова поздно вечером и велел ему спешно отправляться к Бонапарту с письмом. Подобный обмен любезностями был неизбежен. Прежде чем начать стрелять, следовало поздравить друг друга со вступлением в войну. Балашов пребывал в сомнениях. Не то чтобы он опасался Наполеона – парламентер неприкосновенен – нет, просто багаж уже был отправлен к Дриссе, а с ним парадный мундир. Генерал оставался в одном полевом, о чем и сказал царю. Но Александр Павлович решения не отменил и нового кандидата на роль посла не назначил, а его суровый взгляд Балашов истолковал адъютанту просто:
– Велит езжать хоть в подштанниках.
Саша спешно собрался. Он всегда был расторопным помощником и уговорил генерала Комаровского уступить начальнику свой парадный мундир. Балашов пыхтел, насилу впихивая тучное тело в трещавший по швам кафтан с чужого плеча, и обещал весь следующий день ничего не есть, чтобы ремень худо-бедно сошелся на необъятном брюхе. Утром государь со свитой отбыл из Вильно, а Балашов в компании адъютанта и полковника Михаила Орлова, понурив голову, поехал к французским аванпостам. Трубач протрубил. Генерал назвался. Французы завязали им глаза и повезли в штаб маршала Даву, откуда уже доставили к Бонапарту. Каково же было удивление парламентеров, когда они, сделав крюк и изрядно подождав, вернулись в Вильно, откуда начали путь. Император французов встретил их в той же комнате губернаторского дворца, в которой благословлял на дорогу собственный царь.
Именно тогда у Саши появилось чувство чего-то нереального. Как в кошмарном сне. Еще больше оно усилилось при виде грозного владыки полумира. Корсиканское чудовище сидело на канапе и ело твороженные колечки в сахарной пудре. За оттопыренный ворот его мундира была заправлена белая салфетка. В руках Наполеон держал изогнутую, как лепесток розы, фарфоровую чашку с золотым ободком. Узрев парламентеров, он живо отставил от себя угощение.
– Письмо моего брата Александра! – воскликнул Бонапарт с неподдельной радостью. – Слава Высшему Существу! Царь все-таки одумался!
Казначеев смотрел на кумира миллионов во все глаза. Наполеон был мал, но довольно ловок. В его движениях чувствовалась стремительность и властная сила.