– Rakayu abassa ba-okarin ti-saem gi, – ответил я, наклоняясь.
«Твоего отца здесь нет».
Или матери? Я уже сам толком не знал.
Ребенок-сьельсин был связан по рукам и ногам. Это казалось мне возмутительным, но разумным. Даже юный сьельсин был крупнее любого человека. Я потер глаза. Лейтенант Картье с Тором Варро занимались переноской Рена и Сузухи, а оставшиеся солдаты беспокойно толпились, прислушиваясь к громовым раскатам снаружи корабля.
– Что вы со мной сделаете? – спросило Нобута.
Я попробовал одарить его успокаивающей улыбкой, но не смог. Улыбка вышла болезненной, натянутой. Ответа у меня не было, лишь пространные, несформированные предположения. Корабль сотрясся от нового взрыва, и я услышал как будто издалека голос лейтенанта.
– Коммандер, – сказала она в терминал, – нужно перебросить сюда третью и четвертую центурии. Не нравится мне, что творится снаружи.
– Лейтенант, внутренняя связь работает нормально? – спросил я, когда она договорила.
Я поднялся, оставив Валку с Нобутой, и поспешил за ней.
– Без единого перебоя, милорд. Но материал, из которого изготовлен этот огромный корабль, не пропускает сигнал дальше.
– Но мы можем передать сигнал наружу?
– Ну… нет. – Картье заморгала, подбирая вежливый для плебея способ сказать палатину, что тот дурак. – Как я и говорила, милорд, мы не можем связаться с «Мистралем» или флотилией.
В точности зная, какими эпитетами она мысленно меня награждает, я ехидно улыбнулся.
– Я вас понял. Я спрашиваю, можем ли мы передать сигнал наружу, – сказал я, сложив ладони так, словно держал между ними маленькую коробочку. – Бледным.
– А! – расцвела лейтенант. – Для этого подойдет система всеобщего оповещения.
* * *
В проекционной будке хватило места для меня, Валки и двух легионеров, державших Нобуту. Я помню ее в малейших деталях. Округлые стены, обитые черным поролоном, блестящие приборы для звукозаписи под потолком, настенный проектор, отображавший в окошке наружный пейзаж. Запах спертого от постоянного присутствия людей воздуха. Гнетущая тишина. Каждый звук мгновенно затихал, навсегда покидая этот мир. И самое главное – темнота. Здесь было так темно, что пленный сьельсин перестал щуриться.
Так темно, что голографическое отображение вида снаружи казалось осязаемым, материальным, как будто ангар перенесли внутрь «Скьявоны». Иллюзия была почти идеальной, такой, что мой разум поддался ей и сам дорисовал пламя и наполнил воздух запахом горелой плоти. Меня до сих пор тошнит от одной мысли о том, что мне не понадобилось дополнительных усилий, чтобы вообразить этот запах.