— В начале, — прочла я, — не было ничего.
Я ждала, что в Холлоуфилде все пойдет по-другому. Я думала, мы сможем стать теми, кем захотим, ведь здесь нас никто не знал. Джолли часто бывал у нас, приходил без предупреждения, что-нибудь мастерил или ел вместе с Отцом за кухонным столом. Их разговоры были секретными; когда мы входили к ним, они обменивались особенными взглядами. Но по вечерам их голоса долетали до наших спален. Довольно часто звучали слова «возможность» и «начало». Мать разыгрывала из себя хозяйку — подносила им деликатесы, наполняла бокалы, выковыривая тесто из-под ногтей. Иногда по ночам я слышала третий голос, присоединявшийся к ним, — более мягкий и менее решительный. Итан теперь приветствовал Джолли крепким рукопожатием и называл его «сэр». Кроме того, он взял моду шутить над Гэбриелом, как это постоянно делали Отец и Джолли: они подбивали его выполнять разные задания, которые сами же и выдумывали, или помогать им в разных секретных миссиях — и то и другое неизменно оканчивалось для брата позорно.
— Стой здесь и держи этот гвоздь, — велел Гэбриелу однажды Джолли, поднявшись по лестнице до ее середины. — Смотри только, не урони — на нем весь дом держится.
Спустя час Гэбриел все так же стоял, зажав в кулачке гвоздь, решительно и упрямо.
Зимой Итан послал его в сад искать сокровище, которое якобы закопал там прежний хозяин. Они с Джолли и Отцом слетелись в кухню, как на шабаш, и наблюдали за ним из окна.
— Смотри, Лекс, — поманил меня Итан, но я проигнорировала его.
Гэбриел вернулся в сумерках, весь бледный и удрученный, линии на ладошках все забиты грязью. Все загоготали — он тоже засмеялся. Он всегда смеялся, как будто был с ними заодно.
Я старалась избегать Отца и Джолли. В школу уходила, как и прежде, очень рано, чтобы успеть там помыться. После уроков собиралась не спеша. Я забирала Далилу, Эви и Гэбриела, и мы шли домой неторопливым шагом — мимо букинистического магазина, мимо мельницы, мимо двух шелудивых лошаденок, которые паслись в начале Мур Вудс-роуд — они глядели на нас с подозрением. Мать в эту школу не приходила. Они с Отцом поговаривали о новом ребенке, и Мать копила силы.
Школьные будни здесь были не так уж плохи. У меня появилась подруга — самая настоящая, — и это оказалось самым удивительным последствием нашего переезда. Кара с семьей перебралась в Холлоуфилд несколькими месяцами раньше; она носила брекеты, у нее был южный выговор, и она оказалась еще более неуклюжей, чем я.
Кара любила читать и разговаривать о книгах, играла на скрипке. На концертах, стоя перед всеми, она стеснялась и нервничала до тех пор, пока в ее руках не оказывался инструмент. Кара играла, раскачиваясь всем телом, и ребята из-за этого посмеивались над ней. Когда она заканчивала, возникало ощущение, будто она только что пробудилась ото сна. Слушая меня, Кара никогда не хихикала и ни с кем не переглядывалась. Ей не было дела до того, что я сидела тихо на уроках и отвечала, только если учителя меня спрашивали. Я тщательно обдумывала, о чем можно рассказывать, а о чем нет.