— Знаете ли: не я, так другой. Гэбриел — он всегда кого-нибудь найдет. — Он усмехнулся, припомнив, видимо, как именно его дурачил. — Гэбриел — особенный. Единственный в своем роде.
— Он действительно особенный. Он сумел это пережить, сумел спастись от себя самого. — У меня дрогнул голос. Ярость была готова выплеснуться слезами. Только не здесь. Может быть, в поезде, в шатающейся уборной, где никто ничего не увидит. — Тюрьма не будет такой уж особенной. Как думаете, вы-то сумеете стать единственным в своем роде, когда придет ваше время?
Я крепко схватила его за запястье и подумала: «Вот так — до жути неприятно. И ты — со своими чистенькими ручками, прекрасными зубами, склонностью к самодовольству, — ты этого не переживешь».
— В судопроизводстве есть одна интересная вещь, — произнесла я вслух. — Даже самые незначительные иски остаются в открытом доступе. Даже те, которые не были удовлетворены. Это отличный способ разыскать человека.
Он гордо ухмыльнулся.
— Теперь я понимаю, почему именно ты сумела выбраться оттуда. — Он кивнул самому себе. — Ты и я — вместе мы могли бы заработать неплохие деньги.
Он порылся во внутреннем кармане и извлек оттуда карточку, теплую, обтрепанную по углам. Я разобрала его имя и должность, напечатанные крупным шрифтом: «Агент». Оставив меня позади, он пошел в клинику. Я стояла на асфальте, глядя, как он исчезает из виду; подняв глаза к окну Гэбриела, увидела за стеклом его лицо — он тоже следовал за ним взглядом…
* * *
По дороге к вокзалу я думала о том, что стало с Гэбриелом, затем — об этом я вообще часто думала, — как бы все вышло, если бы доктор Кэй лечила его или кого-то из братьев или сестер, а не меня. У нее был совсем иной, чем у других докторов, подход, и она с самого начала заявила об этом. Через несколько лет после нашего освобождения она стала очень известной в своих кругах, участвовала в делах верховного суда, ее выступление на конференции TED набрало около двух миллионов просмотров. Она упоминала и меня, разумеется, но только как девочку А. Лекция называлась: «Правда. Как ее сказать».
Она прекратила мое лечение шесть лет назад. Стоял июль. Я неделю как окончила университет — с отличием. Меня уже дожидалось место в компании Девлин. Весь месяц был залит солнечным светом и прощаниями, и передо мной теперь простирался остаток лета. Я хотела вернуться домой, чтобы побыть с Мамой и Папой, читать, лежа у них саду и валяясь на батуте. Уезжая в Лондон поздним вечером, я жадно предвкушала грядущие жару и безделье. Встреча с доктором Кэй казалась последним препятствием, отделявшим меня от свободы. Назначили ее на самое позднее время.