Затем настала Эпоха цепей.
Все началось с силуэта Отца в утреннем свете — он развязал наши веревки. Мускулы играли у него под рубашкой. Хлеб на завтрак, обычная череда занятий. Теперь мы почти всегда сидели над Ветхим Заветом («Временами мне кажется, что Христос придерживался умеренных взглядов» — говорил Отец). Когда я думаю о том дне, в памяти всплывают Далила и Гэбриел, сидящие голова к голове за кухонным столом. Невозможно определить, где кончается шевелюра одного из них и начинаются волосы другого.
Я пытаюсь вычислить вероятность того, что сегодня нас накормят обедом, основываясь на данных за последние десять дней. Последний обед был настолько давно, что я уже и не помню когда, и это упрощает мне вычисления. Голод — это очень докучливая напасть: мысли о еде обволакивали слова Библии, и я не могла продолжать ее читать. Голод просачивался в наши с Эви игры — так, например, посреди маршрута номер один я могла предложить остановиться, чтобы перекусить гамбургерами и потеряться в мыслях о мясе, луке, булочке. Я сидела и давилась слюной, неспособная что-либо говорить или воображать. Я мечтала о пирах. Когда Мать накладывала нам еду, я делила свою порцию на маленькие части и каждую подолгу держала во рту, передвигая с одного края языка на другой, прежде чем проглотить.
— Александра?
— Да?
— Возвращайтесь к себе в комнаты. Пришло время для размышлений.
Значит, не сегодня. Я подправила свои вычисления.
У себя в комнате мы уселись на кровать. Эви спиной уперлась мне в ребра. Вытащила «Мифы» из-под матраса. Я читала, она переворачивала страницы, мы как будто играли на фортепиано в четыре руки. Где-то посреди осады Трои я дочитала до конца абзаца, но страница не перевернулась. Осторожно, чтобы не разбудить, я вынула книгу у Эви из рук и пролистала до иллюстрации, изображавшей Фиестов пир. С кухни доносился запах выпечки. А может, не с кухни, а со страниц. Меня не интересовало, как Фиест враждовал со своим братом или как вышло, что он съел своих сыновей. Мне просто нравилось смотреть на картинку с едой.
Опадающая листва летела в стекло. Наступил вечер, в углах комнаты стало темно. Я подумала, что на дворе сентябрь, а может, уже и октябрь. Скоро нас должны позвать вниз на ужин или на молитву. Я пересекла Территорию и приоткрыла дверь. Сумрачный коридор оказался пуст. Все двери закрыты. Я вернулась в кровать.
В какой-то момент я, должно быть, уснула, потому что позже меня разбудил шум.
Кто-то что-то выкрикнул. Слов я не разобрала. Из того конца коридора, где спали Гэбриел и Далила, раздалось несколько бешеных глухих ударов, от которых содрогнулся весь дом. Затем последовал более мягкий звук, как будто ударили по чему-то податливому. Эви зашевелилась, и я натянула покрывало, чтобы укрыть нас с головой. Затем послышался новый шум — что-то человеческое и мокрое. Какое-то бульканье. И перекрывающий его голос Отца — непрерывный и вкрадчивый, — он как будто уговаривал маленького ребенка на что-то такое, чего тот делать не хотел.