Иногда я видела Мать. Я думала о том времени, когда она любила нас больше всего, — когда мы были внутри нее, безмолвные, целиком принадлежащие ей. Я мысленно позволяла ей ухаживать за собой. Иногда она приносила молоко, остатки еды. Она кормила нас с рук. В другой раз она держала полотенце и пластиковый тазик с водой. Она опускалась на колени перед моей кроватью. Разговаривала тихонько сама с собой, как будто тоже была ребенком. Полотенце тем временем скользило по моему телу не переставая — между ключицами и ребрами; по кожаным мешкам на груди и ягодицах — пустым, но еще не сдувшимся, ожидавшим, чтобы их заполнила плоть; и дальше вниз — между ног, где всегда что-то происходило, и я стыдилась. Мое тело не могло пресечь попытки оставаться человеческим. В такие моменты, смягченная нежностью Матери, я понимала, что значит сдаться. Не думать больше о побеге, о том, как защитить Эви, о том, что нужно быть умной. Как это было бы хорошо. Я бы скользнула во все это, как в чистые простыни.
* * *
Хрупкие, темные сны. Я пробудилась в холодном поту и стала шарить рукой по постели в поисках Эви. Дальше, дальше. Край матраса. Я села, стала теребить одеяло. Холодное, несмятое пространство. Ее не было.
— Эви?
Я сорвалась с постели, бросилась через комнату к выключателю возле двери. Жаркая комнатушка, в которой всё на виду, — пустая. Всюду душно и кислый запах бара. Свет в ванной не горел, но я все равно распахнула дверь и затем отдернула шторку.
— Эви?
Я оделась. Внизу у кассового аппарата сидела хозяйка. Пахло перегаром.
— Извините, — обратилась я к ней.
Она взглянула на меня и ничего не ответила.
— Моя сестра не выходила?
На барной стойке были разложены стопки мелочи. Хозяйка нахмурилась. Я прервала ее подсчеты.
— Моя сестра. Мы приехали вместе. Она спускалась на завтрак сегодня.
— Что? — Хозяйка посмотрела на свои руки.
Ее ладони были грязными от банкнот. Она как будто не хотела отвлекаться, пока не зафиксирует что-то в уме — итоговую сумму, видимо. Покачала головой.
— Никто не проходил.
Я проверила комнату, где мы завтракали. Дошла до туалетов и открыла все три кабинки. Вернулась в наш номер. Смятое одеяло и никакой записки. Улицы, ведущие к дому, возникли у меня перед глазами. Поворот — и Мур Вудс-роуд, поднимающаяся к верещатникам. Я надела туфли.
Дорога пустовала. Вода капала с крыш, словно из-под крана, журчала ручьями в канализации у меня под ногами. Темнота и свет фонарей. Два часа ночи, весь город спит. Даже пьяные разошлись.
«Мне нужно там побывать», — так она сказала.
Машина, которую мы взяли напрокат, так и стояла на парковке, влажно поблескивая. Эви пошла пешком. Больная, запутавшаяся, во что бы то ни стало стремящаяся попасть в дом. Я буду там через двадцать минут. Может, через полчаса. Она не в себе. Я могу успеть перехватить ее прежде, чем она дойдет до Мур Вудс-роуд.