В тот первый год иметь собственные вещи оказалось ново для меня. Мою кровать осаждали плюшевые игрушки для детей лет пяти-шести. В углу комнаты я соорудила нечто вроде алтаря для подарков, который я могла инспектировать каждый день: подержать в руках и порассматривать — футболку, мячик, книгу, — и положить обратно, на то же самое место. Открытки я расставляла на подоконнике между стеклом и краем на строго определенном расстоянии. «Дорогая девочка А…»
Даже когда я осознала, насколько это все абсурдно — ведь ребята из моей школы сами выбирали себе вещи, а не полагались на проявления нездорового обожания со стороны незнакомцев, — просто взять и выбросить все это у меня не поднималась рука. Сейчас, разбирая то, что осталось, я вся сжималась от неловкости. Эти подарки походили на сюрпризы из хлопушек — такие же нежеланные и странноватые. Книги с картинками, настольные игры, в которых не доставало деталей, письма, авторы которых выражали множество мыслей и молились за меня, не имея понятия о том, какова была потеря. Имелось среди них одно письмо, которого я ждала; получив его тогда, я забралась в кровать и уселась поудобнее, скрестив ноги. Мне хотелось прочесть его, смакуя каждое слово.
«Дорогая Лекс, — писалось в том письме, — мне потребовалось время, чтобы выразить словами все то, что я хотела бы тебе сказать. Возможно, ты меня не помнишь. Я учила тебя в начальной школе на Джаспер-стрит в тот год, когда тебе было девять — десять лет. Обстановка внутри вашей семьи очень сильно беспокоила меня тогда. Полагаю, я надеялась, будто учебы и книг окажется достаточно, чтобы не дать тебе пойти ко дну, — мнение молодой наивной учительницы, которая не осознавала: эта проблема ей не по зубам. О том, что, несмотря на свои опасения, я так ничего и не предприняла, я сожалела много лет — и до того, как узнала о случившемся с вами, и после. Мне глубоко жаль, что я так мало пыталась помочь тебе. Я буду вспоминать об этом всю оставшуюся жизнь. Я желаю тебе всего самого наилучшего, Лекс, и, хоть книги и не в силах защитить от всего, я надеюсь, ты все так же их читаешь».
Это была мисс Глэйд — вскинула руку в противоположном конце оживленного коридора. Я снова перечитала письмо и положила его в черный мешок.
Последний ужин. Днем Папа куда-то исчез, а потом вернулся, высоко держа две одинаковые бутылки красного вина.
— Твое любимое, если не ошибаюсь, — сообщил он.
Я не узнала этикетку, но кивнула и достала из ящика штопор.
— За Лекс, которая всегда возвращается.
Мы втроем выпили и сели за стол. За все то время, что я провела здесь, мы впервые чувствовали себя неловко, и, чтобы скрыть это, я не переставала пить.