— Пока еще не убил себя.
— И то хорошо.
— Да. Это уж точно.
Она поставила бокал на дерн — шампанское накренилось и встало вровень с краем — и посмотрела поверх городской стены.
— Ты, должно быть, думала об этом? — спросила она.
— Постоянно.
— Знаешь… я столько времени потратила — всю Библию пересмотрела, — искала, чтобы хоть где-нибудь было написано, что делать этого категорически нельзя. Хоть что-то, на что он мог бы опереться. Думаешь, я смогла найти? Ни черта!
Какое-то время мы пили молча.
— Далила?
— Да?
— Я вижу, как много ты делаешь для Гэйба…прости за мою фразу… Ту, которую я бросила в нашу последнюю семейную встречу. Это просто отвратительные слова.
— Надо признать, это было драматично. Но ты никогда меня особо не любила, Лекс. И необязательно начинать делать это сейчас.
Напиток у меня уже закончился, и я просто молча ждала.
— Все нормально, — продолжала она, — собственно, если включить цинизм, мне выгодно верить во всепрощение.
— Что, прости?
Она взяла еще один бокал и еще одну сигарету — в каждой руке по пороку.
— Ты спрашивала меня в тот раз, пытались ли мы сбежать. Я и Гэйб.
— Я слышала вас. Однажды ночью, незадолго до конца…
— Это был не побег, Лекс, — сказала Далила. — Я могу понять, почему ты так решила. Ты подумала, будто мы просто не могли больше это выносить — как вы с Эви. Но на самом деле все было совсем не так. Мы с Гэйбом просто заскучали. И я стала придумывать разные задания, чтобы развлечься. Ты же знаешь Гэбриела, он всегда готов был выполнить любое поручение. Всякую чепуху. Высвободить руку из веревки. Сможет ли коснуться нижней ступеньки? И всякое такое. А в тот вечер я решила, что это будет мой день рождения. Неофициальный, конечно. Да и дата — примерная. Хотя я пыталась отсчитывать от Рождества, может, и не сильно ошиблась. Это был один из тех дней, когда на весь дом пахло тортом. Ты помнишь. Я не обжора и тогда не была, но те дни — они так бесконечно тянулись. И я сказала Гэбриелу, мол, не мог бы ты принести мне подарок. В шутку, конечно. Я думала, он обернется и пошлет меня куда подальше.
— Тебе он бы никогда такого не сказал, — возразила я.
— Я лежала и говорила о подарках, свечках и о том, что это худший день рождения в моей жизни. А в тот день нас привязали слабо. Он встал с кровати и вышел за дверь с такой улыбкой, ну ты знаешь, как будто он — герой. Я надеялась, наверное, что он не попадется. Отец спал, Мать с малышами сидела у них в комнате. Я легла на пол и смотрела, как он спускается по лестнице. Ниже, чем мы обычно с ним спускались. В самом низу он оглянулся и посмотрел на меня, все так же улыбаясь, и я — это правда, Лекс, — я помню, как подумала тогда: все обошлось. Вот он заходит в кухню, я лежу на полу, наблюдаю и жду его. Когда Гэбриел вышел, в руках он нес два куска торта, таких огромных, каких я в жизни не видела. Просто две пластины. И я уже думаю: Гэйб, этого не скроешь потом! Но обратного пути не было. Я лишь хотела, чтобы он донес их наверх, в комнату, там мы сообразили бы, что делать. Придумали бы план. И на предпоследней ступеньке — он же не видел ни черта, — разумеется, он споткнулся. Лимонный торт — везде и всюду. Гэбриел — на полу. И тут открывается дверь чьей, ты думаешь, комнаты?