Он поставил кофе на стол, доктор Кэй взяла один из теплых стаканчиков и ответила:
— Нормально. Ты, конечно, читал газеты: «О нынешнем местонахождении детей ничего не известно».
— Значит, их уже усыновили, — сказал Джеймсон. — А больше людям ничего и не нужно знать.
Он поднял свой стаканчик и произнес:
— Надеюсь, теперь они будут жить долго и счастливо — все без исключения!
— Одно исключение все же есть, — заметила доктор Кэй.
Она выдохнула и прикрыла глаза руками. Он придвинулся.
— Я решилась к тебе обратиться только из-за тех слов, которые ты говорил мне прежде. О том, что некоторые принимают как данность. О том, чего вы с женой, возможно, хотели бы.
Она прикрыла глаза, чтобы не смотреть на него. Лицо ее под ладонями выражало глубокую усталость, но в то же время решительность. Она точно знала, что делает.
Сейчас ему шестьдесят пять, и телефон снова звонит.
Джеймсон в саду, изучает воскресную газету. Элис лежит на траве и просматривает рубрику о путешествиях.
— Тебе ближе идти, — говорит она.
Он, ворча, поднимается, собирает телеса, вытряхивается из шезлонга. Считает звонки и сознает, что стал еще медлительнее. С каждым годом он добирается до трубки все дольше и дольше.
— Алло? Алло, Папа? — говорю я.
— Лекс! Мы волновались.
* * *
Далила всю неделю игнорировала мои сообщения, и приветствие в ее голосовой почте сначала звучало таинственно, а затем и вовсе язвительно. Таким образом, вторая половина воскресного дня в Лондоне у меня освободилась, а выбор, чем заняться, оказался невелик. На улицах еще было тихо, хотя любители выпить с утра пораньше уже собирались за столиками, залитыми солнцем. За затемненными витринами я видела, как официанты вытирают столы, моют полы — выходить наружу они желанием не горели. Недопитое пиво и остатки еды уже тухли. Канализационные люки испускали горячий, влажный пар; на такой жаре город не мог скрыть подноготную. Я купила кофе, села в сквере Сохо и позвонила домой.
Папа хотел, чтобы я приехала хоть ненадолго.
— Не знаю, как на тебе скажется общение с семьей, — сказал он.
Старый спор, который начинался вновь и вновь, и поводом могло послужить все что угодно. Весь прошлый год Папа убеждал меня, что не нужно ехать на свадьбу Итана.
Когда родители меня удочерили, они переехали как можно дальше от Холлоуфилда. И хотя Мама уверяла, будто ей всегда хотелось жить поближе к морю, я подозревала, что они просто планировали увезти меня из тех мест. Мое прошлое представлялось им заразой, от которой мои братья и сестры еще не вылечились, — общаясь с ними, я могла подхватить ее снова.