Эту групповую фотосессию заказали наши родители. Беззаботный Итан, торжествующая Далила и раскрасневшаяся я — гляжу в потолок и очень стараюсь не разреветься. Мать купила дешевую рамку в супермаркете, вставила фотографию и повесила в гостиной так, что она все время бросалась в глаза. Далила, вдохновившись ею, попросила посмотреть другие ее детские фотографии.
— Да мы одинаковые! — воскликнула она и добавила, глядя на меня поверх альбома: — А вот Лекс совсем другая.
— У меня такие же волосы, — возразила я.
— Волосы — да. А лицо — другое, глаза — другие, и руки, и ноги — другие!
В детстве я считала Далилу глупой. Оценки в школе у нее были безобразными.
«Далиле нужно заниматься», — писала ее учительница. Или: «У Далилы нет способностей к этому предмету, ей нужно больше стараться».
Я слышала, как два педагога говорят о ней.
«Это точно не Итан», — сказала одна.
А вторая кивнула: «И не Александра».
Когда Далилу усаживали за уроки, она клала голову на руки и тянулась через весь стол к Отцу:
— Ну почему вместо этого мне нельзя послушать одну из твоих историй!
Сейчас, вспоминая, с каким вниманием она слушала россказни Отца, с каким восхищением разглядывала детские фотографии Матери, сделанные задолго до начала ее Парада, я думаю, Далила была умнее нас с Итаном. Гораздо умнее нас всех.
Какое-то время я ныла, что мне теперь приходится спать в одной комнате с Эви. Меня раздражала Далила и то, что я больше не могу болтать с Итаном по ночам — после того как он поделился с семьей своими знаниями о Диком Западе, школьные дела мы обсуждали только ночью. Наша с Эви детская была завалена вещами, оставшимися от отцовских начинаний в бизнесе: на тумбочке валялся компьютер, блестящими внутренностями наружу; под кроваткой свернулись клубком провода. Но Эви оказалась сдержанным, спокойным ребенком, и скоро я полюбила ее. Как и говорила Мать, она очень походила на меня. Сразу стало ясно, чья именно она сестра. Мне как раз не помешал бы союзник. Вместо того чтобы рассказывать Итану, как прошел мой день, я теперь шепотом разговаривала с Эви через комнату. В коробах Отца нашлась лампа, и, когда учитель разрешал нам брать книги домой, я читала ей вслух, дождавшись, пока дом погрузиться в ночь.
— Она тебя даже не понимает, — говорила Далила.
Но я читала не столько для Эви, сколько для себя. Я брала ее на руки, когда она начинала хныкать, — как раз вовремя, чтобы не дать ей совсем расплакаться, — и скоро поняла, что могу сама ее успокоить. Именно я то и дело прибегала на ее плач. Мать с Отцом все чаще занимались чем-то другим.